Книга Книга сияния - Френсис Шервуд

Вацлаву не терпелось повидаться с женой, посмотреть, как вырос Иржи за время его отсутствия.

— Франко правила ночью, совершая подлинные подвиги с новым императором. Наше совокупление являло собой гальярду, павану, «музику ностер амур».

Император не испытывал никаких тревог в ее присутствии, а потому не запросил покорной капитуляции. Франко требовалось только сказать об этом, просто сказать, что она тоже его любит. Сказать об этом, а затем согласиться уехать с ним, жить в замке, в собственном крыле со всеми привилегиями официальной любовницы. Могла ли какая-нибудь женщина желать большего? И тем не менее… Она гражданка Венеции, объяснила Франко, свободная личность, в конце концов. Рудольф до сих пор был в полном недоумении по поводу ее реакции. Он просто ничего не понимал. Ведь он император, а она — всего-навсего куртизанка. Как вообще могла какая-то женщина в какой-то стране ему отказать? Этими мучительными воспоминаниями он делиться не стал.

— А потом, Вацлав, — продолжал Рудольф с таким видом, как будто тогда, много лет назад, все вышло как нельзя лучше, — служанка принесла нам бокалы крепкого красного вина. Сидя за круглым столиком с черно-белой мраморной инкрустацией, мы потягивали дымящийся густой суп из белой фасоли с коровьими поджилками. Дальше последовала чаша длинных нитей кипяченой муки, приправленных деликатесным соусом из давленого чеснока, сосновых шишек и оливкового масла, а потом салат из мелких черных осьминогов, таких свежих, что они буквально липли к зубам своими присосками. А известно ли тебе, что Франко хотела уехать со мной, стать моей первой любовницей. Вот как она меня любила. Но я не мог такого допустить.

— Очень интересно, ваше величество.

Перед отъездом из дома они с Иржи понатыкали тряпок в щели между полом и стенами. И теперь камердинер от всей души желал, чтобы комната по-прежнему оставалась сухой и уютной. Вацлав также стянул рыбу и оленину из замковой коптильни, несколько хлебов из пекарни, корзину сушеных яблок, пять кочанов капусты, мешок муки — вполне достаточно, хотелось ему надеяться. Жене Вацлава в ее положении требовалось хорошо питаться, а Иржи, понятное дело, надо было расти.

Никто об этом не знал, но Рудольфу потребовалось целых шесть месяцев, чтобы разделаться с мыслями о Веронике Франко, с первыми приступами душевных мук, о существовании которых он дотоле даже не подозревал, чтобы забыть единственную ночь их любви. Принадлежи Венеция его империи, Рудольф заставил бы Франко поехать с ним, но город каналов не подпадал под его юрисдикцию, и он не мог подчинить куртизанку своей воле. Каждое утро в те шесть месяцев император просыпался измученным и опустошенным, сознавая, что Вероники Франко рядом с ним нет, а вся его империя ничего не стоит. Рудольф тщетно пытался умерить свою боль, прелюбодействуя со всеми женщинами без разбора, какого угодно звания.

— Много лет спустя, Вацлав, Франко обратилась ко мне за помощью, ибо ее обвинили в том, что она ведьма, вызывающая дьявола посредством обручального кольца, освященной оливковой ветви, святой воды в миске и освященных свечей. К сожалению, мне пришлось послать ей весточку о том, что я ничего не могу для нее сделать. В конце концов, что такое всего одна ночь любви? Однако, имея других могущественных покровителей, Франко была оправдана и дожила до зрелого возраста сорока пяти лет.

Целетная улица, что тянется от Прашных ворот, вышла на Староместскую площадь, где высилась Староместская ратуша с ее столь же огромными, сколь и знаменитыми астрономическими часами. Под колесом времени с золотым ободом стояли небольшие статуи. Фигурка еврея олицетворяла Алчность, турок в тюрбане — Похоть, а скелет — Смерть. Внутри же часовой башни находилась главная ценность всего сооружения — двенадцать великолепно раскрашенных апостолов, установленных на плоский диск. В час, когда открывалось маленькое окошко, апостолы приводились в движение веревкой, которую тянула не кто иная, как Смерть, вернее, ее фигурка. Выстроившись вдоль Королевского пути по Стару Месту, возвращающегося императора приветствовали мэр Праги, его советники, члены гильдий купцов, канатчиков, кожевников, железных дел мастеров, пивоваров, мастера и ученики, торговцы, священники и монахи, нищие. Все с непокрытыми головами, все преклоняли колени. Последними в ряду, уже у начала Карлова моста, стояли евреи в темных, мрачных одеждах с желтыми кружками на груди. Они лишь слегка кланялись.

— У них что, шеи не гнутся? — спросил император у Вацлава.

— Это из уважения к их Богу, — ответил камердинер.

— А как насчет уважения к их императору?

О чем бы ни болтал Рудольф — с тех пор как они покинули Венецию, он пребывал в дурном расположении духа. На сей раз никаких знаменитых куртизанок. Кроме того, у многих охранников началась дизентерия, а к этому прибавились двадцать случаев сифилиса, что императора нисколько не удивило. Это не говоря о непогоде, с которой они столкнулись, и труппы босоногих шлюх, которой теперь предстояло обосноваться в Праге — распространять там свои болезни и удовлетворять потребности. Император, слава богу, сифилиса не заполучил, зато его вконец замучила чесотка. Больше дней, чем ему хотелось бы, Рудольф мечтал оказаться в своей постели, в своем замке, чтобы дверь была заперта, а камин ревел. И еще император не мог вспомнить, когда он в последний раз вкушал дикого кабана в пряном грибном соусе, приличные кнедлики, Lammbraten, Henne gefiillt mit Brot… Как только он окажется дома, перед ним сразу же появятся устрицы и куропатка, а быть может, вдобавок горлица и ржанка. Да-да, сейчас у него самое настроение для славно приготовленной птицы.

Но когда Рудольф уже успокоил себя этой радостной мыслью, а впереди показались шпили замка, карета качнулась и резко остановилась.

— Это еще что? — Император отдернул занавеску и прижал нос к венецианскому стеклу.

— Сир… — один из стражников постучал в дверцу кареты.

— Я не давал приказа остановиться.

— Ваше величество, рабби Ливо стоит перед каретой.

— Так поехали дальше.

— Он стоит прямо перед каретой.

— Давите его ко всем чертям.

— Кони не могут двинуться с места. Их словно пригвоздили к мостовой.

— Пригвоздили, едрена вошь!

Император распахнул дверцу. Стражник тут же вытянул снизу лесенку, помог императору спуститься. Там, в окружении конных стражников и огромной толпы, прямо перед каретой стоял раввин Староновой синагоги. Рудольф смутно припоминал его с того вечера в замке, когда целая орава идиотов ворвалась к нему в опочивальню. Раввин был человеком крупным, с белой бородой, длинными волосами, лоб изборожден морщинами. Он производил сильное впечатление. Но все же он был евреем. И если на то пошло, любой подданный, который осмелился встать на пути императорской кареты, заслуживал того, чтобы его втоптали в землю.

— Отойди, я приказываю! — император вложил в эти слова всю власть, которую давал его титул. Но он уже кое-что заметил. Какое-то сияние, окружающее раввина, словно тот был не вполне земным существом.