Книга Слуга царю... - Андрей Ерпылев

— А поляки? — вскинулся снедаемый квасным патриотизмом Войцех, не обращая внимания на острый локоть Бекбулатова, вонзившийся ему в ребра. — А поляков здесь разве не уважают?

— Конечно, — заверил его, пряча улыбку, армянин. — Хотя до них далеко и вмешиваться в дела ханств они не станут… А вы бы хотели?

Поляк уже не хотел, запоздало вспомнив, что в Речи Посполитой его в лучшем случае ожидает каторга за дезертирство, а за пособничество врагу — вообще «пеньковый галстук»…

— Ладно, — подытожил Владимир. — Поскольку надеяться на помощь извне, похоже, не стоит, давайте думать, господа, о том, что мы можем предпринять для освобождения, собственными силами…

* * *

Солнце уже готовилось раскаленным багровым диском нырнуть в волны на западе, когда в дверь капитанской каюты почтительно, но требовательно поскреблись.

Фарук-ага только что оторвался от кальяна, раскуренного его верным слугой и наперсником немым Идрисом — чернокожим нубийцем, привезенным когда-то из-за верховий Нила, — и теперь пребывал в нирване, ласкаемый одновременно всеми гуриями рая. Конечно, в чеканном сосуде курился отнюдь не табак, а нечто более действенное, но умный и бывавший в переделках капитан старался не злоупотреблять зельем, отлично зная действие сладкого яда, которым долго и не без выгоды для себя торговал до того, как Аллах сподобил его заняться несколько менее рентабельной, но зато более безопасной коммерцией.

Первый стук в дверь он проигнорировал, справедливо решив, что, если причина для беспокойства невелика, посетитель сам уберется восвояси, а если важна — подождет. Увы, стук повторился, на этот раз чуть громче и чаше.

— Иди посмотри, в чем там дело, — приказал Фарук-ага Идрису, не открывая глаз. — Если ерунда какая — гони в шею!

Оказалось — не ерунда, хотя и не экстренный случай…

— Еще днем сдох один из невольников, — опасливо докладывал спустя минуту недовольному капитану Мустафа. — Хлипкий попался старикашка, хотя и из горцев… Я ведь предупреждал вас, уважаемый Фарук-ага, что не стоит совсем уж древних брать — не довезем, а вы все: «Трюм пустой, трюм пустой…»

— Короче! — рявкнул капитан, понимая, что упрек справедлив, но не собираясь признаваться в этом подчиненному.

— Требуют убрать его, — подобрался Мустафа, про себя проклявший свой длинный язык: не хватало еще ненароком разозлить обдолбанного хозяина — вон ведь ятаган на стенке висит наготове, а он всякими железяками махать бо-о-ольшой мастер… — Покойника то есть. Битый час уже стучат в крышку люка… Боимся, говорят, что чума у старого. Почернел, дескать, весь и вздулся… Грозят трюм поджечь, если не откроем.

— Чем это еще? — подозрительно сощурился Фарук-ага, в глазах которого Мустафа, несмотря на все усилия, все время коварно пытался раздвоиться, равно как окно, кресло и верный Идрис. — Чем поджечь-то? Ты ж клялся-божился, что лично всех до нитки обыскал?

Мустафа незаметно, от греха подальше, отодвинулся к двери и сокрушенно развел руками:

— Понятия не имею, господин. Но дымком из трюма явственно попахивает. Я слыхал, горцы могут огонь добыть просто так, потерев одну деревяшку о другую…

— Ох и потру я одну деревяшку о твою спину… Проваливай! — рявкнул капитан, откидываясь на подушки. — Пятерых матросов с ружьями к люку, и чуть что — пусть стреляют… По ногам, — сварливо добавил он, прикинув возможные убытки. — Хотя куда те в кандалах денутся… За борт сигать — верная смерть. Сами пусть и хоронят своего мертвяка. Груз только им выдай и шкертик какой-нибудь, а то не след покойнику по волнам болтаться… Выловит еще кто…

Он длинно, с рычанием, зевнул:

— Сходить что ли, самому проконтролировать?.. Ладно, сам справишься. Свободен!

Когда Мустафа, бережно, стараясь не стукнуть, притворил за собой дверь и скрылся, Фарук-ага лениво сделал еще одну затяжку, чтобы унять расходившиеся нервы, и прикрыл глаза. Гурии, пугливые, как серны, снова появились из райских кущ в своих прозрачных газовых одеяниях и, игриво пританцовывая, начали приближаться к жаждущему их неземных ласк мужчине…

* * *

— Открывают… — шепнул своим товарищам по несчастью Владимир, заслышав, как ключ со скрежетом повернулся в замке. — Без самодеятельности, как и договаривались, наружу сразу не выскакивать — подождите, пока глаза к свету привыкнут… Винтовки у них однозарядные, поэтому больше одного выстрела не сделают… Бить сразу и наверняка, без сантиментов… Аллах простит…

Бледный и сосредоточенный Ашот так же тихо переводил слова единогласно избранного предводителем Бекбулатова остальным невольникам, перед которыми забрезжила надежда на освобождение. Конечно, на затюканных жителей Азау положиться было нельзя: вряд ли они отважились бы поднять руку на сытых и вооруженных матросов, но горцы… Молчаливые, будто индейцы, сошедшие со страниц прочитанных штаб-ротмистром в детстве романов Фенимора Купера, Карла Мая и Майн Рида, суровые жители гор плотно, со знанием дела обматывали кулаки снятыми цепями, распрямляли, напрягая жилистые руки, браслеты из дрянного железа, превращая их в подобия ножей, сжимали в кулаках, приноравливаясь, доски, осторожно, без лишнего шума, выломанные из грубых подобий нар. Чувствовалось, что эти загорелые дочерна и обветренные люди понимают толк в оружии и умеют его применить с наибольшим уроном для противника. И в трюме, ожидая, в чью сторону повернет свое колесо Фортуна, они отсиживаться явно не будут…

С особенным уважением Владимир посматривал на старого Мовсара, которому предстояло сыграть роль покойника. Несмотря на свой чуть ли не вековой возраст, старик даже не подумал отказаться от опасной миссии, более того — спрятал под своим грубым рубищем железное кольцо с почти полуметровым винтом, к которому крепилось несколько звеньев ранее удерживающей его цепи, и можно было не сомневаться, что он пустит импровизированный кистень в ход при первом же удобном случае.

Люк наконец распахнулся, и в трюм хлынул поток красноватого вечернего света, отвыкшим от света глазам узников показавшегося поистине прожекторным. Усилием воли преодолевая резь в глазах, Бекбулатов разглядел в проеме нескольких матросов, сжимающих в руках нацеленные вниз ружья и перепоясанных крест-накрест туго набитыми патронташами. Из-за ремней у всех без исключения выглядывали гарды абордажных сабель, а у одного-двоих — рукояти пистолетов.

«До зубов вооружились, сволочи! — зло подумал штаб-ротмистр, сжимая в ладони обломок кандального браслета, который собирался использовать вместо кастета. — Придется, видно, покропить палубу кровушкой… Ну да Бог не выдаст…»

Размашисто перекрестившись, он подхватил под мышки легкого, иссохшего от времени, будто горное дерево, старого Мовсара, убедительно изображавшего мертвеца (ему и лицо для пущей важности грязью вымазали), и просунул его в люк…

* * *

Бежецкий швырнул газету на прикроватный столик, на груду других, откинулся на высоко взбитую подушку, закинув за голову руки, и тут же заскрипел зубами от нестерпимой боли в поврежденном предплечье.