Книга Спутники Волкодава. Тень императора - Павел Молитвин

* * *

«Когда голодные буйволицы перестают давать молоко, ранталуки продают их озерникам за бесценок, дабы купить немного проса или рыбы. Любопытно было бы выяснить, почему они не режут и не едят свой скот? Вероятно, с этим связаны какие-то табу, но пока мне не удалось разузнать о них».

Эврих отложил самописку, считая квакающие крики геккона — ящерицы размером с ладонь, со смешно загнутым в спираль хвостом, легко бегающей не только по отвесным стенам, но и по потолкам. Непарное число криков, по утверждению озерников, предвещало беду, четное же сулило удачу.

— Семнадцать? Или восемнадцать?.. — пробормотал аррант. Глаза слипались, и он решительно не мог припомнить, что же ещё ему надлежало записать, пока сон окончательно не сморил его.

— Ну чего ты глаза себе портишь? Все пишешь-пишешь невесть что, будто это и впрямь кому-то надо! Добро бы твои писания продать можно было, а так самая что ни на есть пустая трата времени и самоистязание! — проворчал Тартунг, ворочаясь под тонким одеялом верблюжьей шерсти.

— Спи себе, не ворчи.

«Ранталуки берут кровь у коз и овец, делая надрез чуть ниже глаза, а не из шейной вены, как у буйволов, утверждая, что эта кровь вкуснее. Они имеют некий порошок, изготовляемый из молотых плодов киканы, который, будучи втерт в ранку, не дает крови останавливаться. Любимое питье здешних кочевников — смешанное со свежей кровью пиво или же молоко. Давеча я видел, как они сушат молоко, налив тонкий слой его на расстеленную под солнцем кожу. Полученный порошок кочевники разводят и пьют. Точно так же они высушивают кровь. Говорят, из смеси сушеного молока и крови получаются на редкость питательные лепешки…»

— Вот ведь неугомонный! — снова заворчал Тартунг, которому после пережитых волнений никак не удавалось заснуть. — Ну объясни ты мне, зачем мучаешься? Я ещё понимаю, ежели ты задаешь вопросы и суешь нос, куда не следует, дабы удовлетворить свое любопытство, но зачем все это записывать?

Эврих потер слипающиеся глаза и решил, что на сегодня и в самом деле довольно.

— Помнится, как-то в храме Неизъяснимого Мбо Мбелек я уже говорил, что людей разъединяют не столько моря и пустыни, сколько непонимание. И знание привычек, обычаев, образа жизни может послужить связующим мостиком между ними, — сказал он, укладывая по пеналам письменные принадлежности. — Кроме того, большинство людей привыкли делать только то, что необходимо в данный момент. И предпочитают выполнять ту работу, которая всем видна и может быть оценена немедленно. Но среди них всегда находились и те, кто работал на будущее: составлял карты земель и морей, атласы звездного неба и календари. Кто изучал законы геометрии, свойства камней и руд, писал путевые заметки и лекарские трактаты. То есть занимался тем, что на первый взгляд может показаться скучным и никому не нужным делом. Но в действительности они сеяли те самые зерна, которые, взойдя, давали урожай сам-сто.

Эврих кашлянул и, устыдившись того, что речь его здорово смахивает на самовосхваление, закончил:

— Большая часть моих трудов окажется, может статься, пустой породой и уйдет в отвал, но какие-то крупицы, я надеюсь, пригодятся тем, кто их прочтет. А теперь давай-ка, братец, спать, ибо новый день принесет нам вместе с новыми радостями новые заботы.

Несколько мгновений он стоял неподвижно, мысленно продолжая спор с Тартунгом или, лучше сказать, с самим собой. Спор, начатый ещё во время его первого путешествия в Мономатану. Уже тогда, после знакомства с Хономером и Агеробарбом, у него возникли сомнения в пользе новых открытий, которые, подобно хуб-кубаве, могут быть использованы людьми как во благо своим ближним, так и во вред им. Причем не надобно иметь ума палату, чтобы понять: если уж из лечебной травы можно сделать отраву, то любое изобретение, любое новшество злокозненный ум сумеет превратить в оружие, поставить себе на службу. Учитывая это, часть своих заметок он вел тайнописью, и тем не менее все чаще и чаще его посещала мысль о том, что знание не есть благо. Во всяком случае, не будет им до тех пор, пока нравы людей не изменятся к лучшему. И, очень может быть, ему надлежит, последовав совету Тартунга, вообще прекратить вести путевые заметки. Желание понять устройство мира, разгадать его малые и большие секреты самому — это одно, сделать же их достоянием многих — совсем иное…

Так и не придя ни к какому заключению, он наклонился погасить висящий на центральном столбе масляный светильник и, заметив краем глаза мелькнувшую на стене шатра тень, инстинктивно отпрянул в сторону, заслоняясь поднятой рукой. Предплечье пронзила острая боль, и он увидел перекошенное ненавистью лицо Афарги, готовящейся нанести ему новый удар окровавленным кинжалом.

— Стой! — Вскинув левую руку, он крутящим движением кисти выбил оружие из кулака девушки, но, разумеется, выполнил прием недостаточно чисто и охнул от боли.

Афарга прыгнула на него, норовя нанести рубящий удар ладонью по шее и, надобно думать, прикончила бы своего благодетеля, если бы тот не присел. Запнувшаяся за арранта девица сумела каким-то чудом сохранить равновесие, однако на новую пакость времени у неё не хватило. Эврих коротко, без размаха, ткнул её кулаком в челюсть, отбросив вторым ударом к противоположной стене шатра.

Жалобно затрещал плетеный короб, и Тартунг радостным голосом произнес:

— Вот это по-нашему! Бей, круши, веселись от души! Даром, что ли, пиво пил?

«Если б только пиво!» — с раскаянием подумал Эврих, придерживая раскачивающийся светильник и дивясь тому, как они его не перевернули и пожара в шатре не учинили.

— Ну и что с ней теперь делать? — Вылезший из-под одеяла Тартунг подобрал кинжал, зажег второй светильник, бросив на ворочавшуюся среди обломков короба девицу кровожадный взгляд. — Может, прирезать, а ошейник продать? Все лучше, чем кривоногому запросто так проигрывать.

— Вот-те раз! Я же собираюсь у него три сотни дакков выиграть, ты что, забыл? — Эврих, морщась, оглядел свои залитые кровью руки и вытащил неизменную сумку с лекарскими принадлежностями. — Помоги-ка руку перевязать. Ишь, кровища, как из резаной свиньи, хлещет!

— Никак ты хочешь её у себя оставить? — спросил Тартунг, обтирая влажной тряпицей Эвриховы порезы. — Триста дакков на дороге не валяются, спору нет, но по мне, так лучше поступиться ими, волю Газахлара исполнить и жизнь свою заодно сохранить. Она-то ведь тоже чего-нибудь стоит, верно?

— А ошейник? Его ты, кажется, в расчет не берешь? — ухмыльнулся аррант, кривясь от боли.

— Ну убейте! Убейте, скорпионьи отродья, только не мучьте! — простонала из угла Афарга. — Вы меня не убьете, так я вас все равно порешу! Гады смешливые!

— Слушай, ты, кусок дерьма! — зашипел Тартунг, словно целый выводок разъяренных ндагг. — Кто тебя мучит? Вспомни, тебя хоть чем в этом шатре обидели? Тебе у ранталуков лучше было? Или у Гитаго? Чего же ты его или Зепека не порешила? А?! Тебя спрашивают, тварь неблагодарная!..

В груди парня заклокотало от ярости, и он аж зубами заскрежетал. Повернулся к арранту и сипло сообщил: