Книга Декабрь без Рождества - Елена Чудинова

— Не смею задерживать, — Прасковья поднялась одновременно с гостем. Самое она не ведала, сколь холодным сделалось лицо ее, послушное отчаянной попытке скрыть смятение чувств.

Не успел устроиться в дому, как прискакал, шепнул ей кто-то, когда она стояла, потерянная, в опустевшей гостиной. Неужто так спешил после стольких лет ссоры мириться с Платоном? Либо желал отделаться поскорей от неприятного визита, а после уж спокойно заняться домашними делами, шепнул кто-то и в другое ухо. Первый шептун был приятен, второй скорее противен, а прислушаться надлежало все ж к нему. Арсений не простит, никогда не простит, а понять не сможет. И никак нельзя, не совершив предательства, открыть ему правды.

Она самое не приметила, как вбежала, с девичьей легкостью, по лестнице, оказалась в студии, шагнула на балкон. И тут же, отшатнувшись, испуганно спряталась за косяком. Что он подумает, увидав, как она глядит ему вслед?

Сейчас он минует аллею, поскачет к деревне… Вдруг припомнился ей такой же теплый денек, не осенний, а майский, когда в Липовицы въехала она, восемнадцатилетняя, на спокойной каурой своей лошадке. В отличие от маменьки, Елены Кирилловны, Панна никогда не была любительницей своенравных красавиц и бешеного галопа. Стыдно признаться, но в ребячестве она безо всякого восторга пересела на настоящую лошадь с милого поньки, с которого и падать-то было не страшно и не больно. По-иному выглядела тогда деревня, средь бела дня в ней кипела деятельная работа. Глянешь направо — вырыты ямы, в полдюжины из них вбиты кряжи, а седьмой кряж озабоченные мужики только примериваются воткнуть в землю обожженным острием. Глянешь налево — там кряжей заготовлено было не дюжина, а всего восемь, но зато все уже не только стоят, но и держат первый венец. А впереди так и вовсе устанавливают длинную балку-матицу под голым еще остовом крыши. Отрадное бы зрелище, да только где ж видано, чтоб на деревне строили об один день столько новых изб?

«Бог в помощь, добрые люди, — приветливо промолвила она, наслаждаясь отвычным ощущением свободы: пожалуй, в первый раз за год маменька не воспротивилась ее выезду из имения в одиночестве. Последних французов уж месяца три как не шаталось в окрестностях, мертвые тела, окаймлявшие дороги, больше не пугали проезжающих, но первые синие травы еще не поднялись над земляными холмами. Был первый теплый денек, и ничто, даже тесноватое в проймах прошлогоднее платье-амазонка, не могло помешать ее радости».

«Без Божьей помощи уже не остались, — весело отвечал детина, рубивший топором доски. Верно, не было времени на то, чтоб ждать, когда пожалуют пильщики. — Барин распорядился господский лес брать, и то, мирской-то уж подчистую вырублен. Большая нужда в тесе».

Панна вздохнула, тут же мысленно укорив себя за недавнее ликующее расположение духа.

«Сильно ребятишки болели в землянках-то? — тихо спросила она».

«Не то чтоб болели, а померло, однако ж, немало, — мужик сощурил глаз, между разговором примериваясь для следующего удара. — А все ж раньше тепла строиться не в пору было».

Панна тронула поводья.

Липовицы находились ближе прочих имений к Смоленской дороге: ни до Камышей, ни до Сабурова с Кленовым Златом война не доплеснула. По пути к Москве разлив вражьих войск миновал и Липовицы, но нетрудно было догадаться, что попятный ход их заденет.

Вот и старый дом. Разбитые окна затворены ставнями, пожар слизнул флигель, но не перекинулся к основному строению. Дворня вся, надо думать, в деревне, работа-то спешная. Коли не покрыть новые срубы до первых дождей, избы долго будут стоять сырые. Никто не кинулся принять лошадь, и Прасковья вдруг ощутила робость. Ей казалось, что нету ничего естественней, чем навестить воротившегося детского товарища, да еще и раненого. А все ж кстати ли она? Не успев разобраться со своими сомнениями, Панна увидала Сергея.

Он шел ей навстречу по аллее, верно, приметил издали. Непокрытая голова, небрежно расстегнутый в верхних пуговицах зеленый с розовою выпушкой драгунский мундир Нарвского полка, слишком свободный для исхудавшего тела. Сережа всегда был худ, но теперешняя его худоба казалась как-то уж вовсе чрезмерна.

«Панна… Вот уж рад тебе, — в словах меж тем радости не было. Небывалое дело, чтоб Сережка Тугарин говорил с нею таким безразличным голосом! — Представь только, не нашел в дому ничего из штатского платья. Все вымели, подчистую, надеюсь, их сие не слишком согрело. А в город выбираться недосуг, дел невпроворот. Придется покуда донашивать мундир».

«Ты ходил смотреть, как мужики твои строятся? — спросила Прасковья, просто чтобы сказать что-нибудь. Осунувшееся лицо, погасшие глаза, да что это, рана или то, другое?»

«Нужды нет, с мужиками мы уж все на святой порешили. Ходил проведать родителей».

Он сказал это так же безразлично, как перед тем сетовал на необходимость донашивать мундир.

«Прости, — Прасковья растерялась. Старшего Тугарина бонапартовские мародеры, они же фуражиры, застигли поджигавшим оставленные избы. С ним было трое людей, но только один, отчаянный кузнец Прохор, не бросился в лес при виде французов. Василий Петрович же, напротив, побежал по сугробам им навстречу, сжимая в руке смоляной факел: деревня уже полыхала, но барский дом еще стоял нетронут. Поняв намеренье помещика полностью лишить их жизненно необходимой поживы, французы разъярились до того, что изрешетили штыками и шпагами уже бесчувственные тела господина и его холопа. Но мало чем сумели они поживиться в дому, кроме одежды. Дни за четыре до приближения армии Тугарин, как и многие в уезде, распорядился устроить в лесу землянки для людей и ямы для припасов».

Сердце Анны Николаевны, Сережиной маменьки, не выдержало вида исколотого мужнина тела и разорвалось.

Суток не минуло, как обо всем уже узнали Елена Кирилловна и Прасковья. Прасковья первая приметила вдали, на зимней дороге, зыбкий трепещущий в вечерней синеве огонек. Нескоро сделалась заметна темная маленькая фигурка. Девочка-подросток Луша, дочь Прохора, помчалась в Кленово Злато, едва разграбившие дом французы ушли. Умница-девчонка, хоть и выбежала из Липовиц засветло, догадалась, что к Роскофым попадет уже в темноте, поэтому прихватила от волков фонарь с сальною свечой.

Не медля ни минуты, Елена Кирилловна засобиралась в Липовицы. Панна еле умолила мать взять ее с собою.

Никогда не забыть ей этого санного пути! Ехали впятером: обей Роскофы, Луша, два хорошо вооруженных лакея: старый Фавл и малый положе, Митрий. Оставалось три часа до рассвета, и волчий вой еще стелился по равнинам. Чем ближе становились Липовицы, тем чаще Елена обнимала дочь, пытаясь загородить ее от ледяных мертвецов, застывших в самых причудливых положениях, словно в детской игре «замри, морская фигура». Некоторые из них были босы — те, кому довелось встретить смерть в сапогах. Другие выставляли наружу мужицкие лапти. Женские салопы и роброны, церковные ризы и оконные портьеры — наряды покойников казались страшнее, чем их лица. Панне казалось, что мертвецы сейчас пустятся за ними в погоню. Страшно, ах, как ей было страшно, словно сердце в груди в свой черед превращалось в кусок льда. Но будь ей даже в десять раз страшней, разве могла она остаться дома, разве могла не проводить в последний путь добрых друзей и соседей?!