Книга Любовь, опять любовь - Дорис Лессинг

«Джордж, зачем ты его переохладил!»

Это исполнил Билл. Сэнди включился сразу же за Биллом, пританцовывая и хлопая в такт словам по бедрам:

Примеряя обновочку, Билл

Покачнулся, в камин угодил.

Пламя гаснет, пора поспешить

Кочергой Билла разворошить.

Коллинз к нему тут же присоединился, и закончили они дуэтом, несколько смутив заокеанских участников труппы. Генри даже неодобрительно покачал головой. Эндрю, очевидно, привык учитывать различия менталитета двух англоязычных наций и вежливо улыбнулся. Остальные улыбались, смеялись, хохотали, гоготали, ржали. Желанная интермедия, рассеявшая впечатление от бессердечного сценического убийства невинного ребенка Жюли.

Кто и как над чем смеется — тоже вопрос непростой. Молодежь, как в театре, так и вне его, держалась за#животики, когда Роджер Стент прислал Соне записку: «Можете гордиться своим остроумием, раскроившим мне пальцы. Наложены два шва». Соня послала пострадавшему две пунцовые розы и траурную открытку с надписью: «Умер наш дядя, хороним мы его…» Сара нашла этот поступок безвкусным, вульгарным. Мэри склонялась к мнению Сары. «Начинаю сомневаться, что иду в ногу с временем», — вздохнула она.

Третье действие. Жюли одна в своем домике, ни с кем не видится, лишь иногда выходит в городок, чтобы сдать в лавку акварели и рисунки, взять ноты для переписки или вернуть уже переписанные. Весьма ответственная часть вследствие вынужденной несобытийности ее. Здесь основную нагрузку принимает на себя музыка.

Жюли чувствует, что на нее нисходит вдохновение. Музыка «дана» ей, но источник ее вдохновения иной, нежели в первом периоде творчества.

«Этот дар… Чья рука принесла его? Я просыпаюсь ночью и слышу шум деревьев, как будто голоса звучат во тьме. Но это не ангелы Господа, нет. Божьи ангелы не несут отчаяния, не терпят его. Согласно старым поверьям, чувствую я грех свой. Призраки прошлого бродят по лесу. Когда-то пробирались здесь от замка к замку, от городка к городку трубадуры, пели о любви, о Боге, которого никогда не забывали. Музыка, которую я слышу сейчас, не от них. А может быть, и от них, ибо говорят же: где Бог, там и нечистый. То, что я пишу сейчас, принадлежит не мне, не Жюли Вэрон. Я новичок в этом лесу. В наши дни все мы новички, а вокруг витают идеи от Бога и от Дьявола. Если бы я вернулась на Мартинику, я встретилась бы с тем, кого боялась ребенком, с дьяволом Вавалом. Но здесь дьявол иной, примитивный, коварный. Никогда я не боялась злых духов, ибо мать моя знала, как их отогнать. И я от них отрешилась, мыслями уже перенеслась в Европу. Я знала, что когда-нибудь окажусь здесь. Не думаю, что написанная мною музыка кому-то в мире покажется чужой, ведь сердце каждого жаждет любви, когда настанет для этого пора в его жизни. Но новая музыка проникает в мой мозг сладким ядом, и я должна усвоить этот яд. Холодной лихорадкой течет она по жилам, приковывает голову к подушке, наливает свинцом руки и ноги, не шевельнуться мне. Может быть, девочка моя, крошка, напевает эти мелодии. Ей не выпало жить. Куда она унесла с собой свою непрожитую жизнь? Мы не верим в ад, в чистилище, в небеса. Почему с такой легкостью отказались мы от веры во все то, во что верили люди еще совсем недавно, во что верили они тысячи лет? Книги из библиотеки моего отца… Много, много книг… Нет, не нужно называть его отцом, ибо он не признал меня. Не нужно признавать его отцом перед людьми. Я получала от него подарки, он нанимал учителей… Мать у меня есть, отца же нет у меня.

Мать моя мне сказала: „Я дочь незамужней матери, и так продолжалось долго. Но не хочу, чтобы ты повторила нашу судьбу". Не было убежденности в ее словах, она, скорее, шутила, и сама же рассмеялась тогда. Но я тогда не смеялась. Теперь смеюсь. Я такая же, и моя девочка стала бы такой же, если бы выросла… Если бы жила. Возможно, в ее время мир изменился бы, можно было бы выбирать между жизнью с мужем или одиночеством, жизнью отшельницы либо изгнанницы. Стендаль рекомендовал такой выбор своей сестре Полине. В Париже или в ином большом городе меня считали бы чудачкой, чем-то вроде бродяги, но я нашла бы свое место где-нибудь при театре или среди художников. Почему я пишу это? Нужно ли мне что-то другое? Нет, я довольна своим маленьким домиком между деревьями и скалами, возле водопада, мне нравится музыка ветра».

Но этот отрывок относится ко времени, когда Жюли обрела душевный покой.

На протяжении многих месяцев… Нет, не менее двух лет продолжался этот период… Трудно отметить точную дату по дневникам. Долго, очень долго длился период сумасшествия Жюли. Она обезумела. Это случилось, когда Реми услали на Берег Слоновой Кости, когда умер ее ребенок. Эти удары судьбы нарушили ее душевный баланс.

«Сложно удержать душу в равновесии. Чуть коснешься — и все летит кувырком, и падаешь, падаешь, засасывает тебя в водоворот».

Иногда страницы покрыты нечитаемыми каракулями, смысл и буквы можно разобрать лишь кое-где.

«Дьявол… дьявол… Это дьявол… Где тот дьявол, нашептывающий мне столь сладостные звуки?..» Вариации с дьяволом на страницах дневника — явно соотносятся с музыкой того времени.

Имя Реми не сходит со страниц. «Реми, Реми, Реми…» — и слезы, слезы, слезы, сплошь пятна от слез. Страницы с записями о Поле таких помарок лишены, тон иронический. Но о Поле она писала по давней памяти, так пишут о прошлой боли. Не сплошь ирония.

«Думая о Поле, — пишет она еще до встречи с Реми, когда боль от утраты Поля еще не улеглась, — я чувствую улыбку на губах. Фиксирую улыбку и подхожу к зеркальцу. Вижу злой, даже порочный изгиб губ. Не узнаю себя в этой улыбке. Вспоминаю куклу. Маман дала мне куклу, привезенную моим так называемым отцом из Парижа. Красавица-кукла. Длинные вьющиеся волосы, голубые глаза… Модная одежда. Тогда французские богачи вернулись из эмиграции, и мода не забыла гильотину: горло куклы пересекала ярко-алая ленточка. Дорогая кукла. Я сломала ее и закопала в землю, похоронила. „Что ты делаешь?" — спросила маман. Я сказала, что убила Мари. Мамая странно глянула на меня. Иные из ее взглядов я чувствую на себе и доныне. Она не рассердилась. Она пыталась понять. Спокойно смотрела, как я воткнула в холмик маленький крестик, к нему возложила дары: бананы, вино для лесных духов и Вавала. Я еще не знала, что в новообращенных в христианство местностях старые духи тоже обратились в новую религию. „Нет, не я убила Мари, — сказала я маман. — Вавал убил ее". Мать молча улыбнулась. Вот такая же улыбка застыла и на моем лице, когда я думала о Поле. Он убил меня. Я думала, что умру, когда его услали прочь. Он пришел ко мне в своей новой красивой форме. Поль плакал, я плакала. Но я думала: „Если бы тебя убили, твою красивую форму испачкала бы кровь". Но он не убит, он делает военную карьеру в Индокитае. Отец Поля рассказывал, он приходил ко мне, справлялся, как у меня дела. Утонченный господин, его отец. Сказал, что самого его родители заставили в свое время покинуть любимую и жениться на нелюбимой. Я спросила этого господина, всегда ли родители заставляют детей страдать так же, как сами страдали. Он прощения просил, плакал даже. Дешевые слезы, пролились и высохли».