Книга Весенние мелодии - Сандра Мэй
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Это было странное ощущение. Нежная, атласная кожа девушки соприкоснулась с горячей кожей мужчины. Его тело обжигало пальцы. Он привлек ее к себе, узнавая, изучая и постигая. Не глазами – потому что не мог отвести от нее взгляда. Телом. Кожей. Дыханием.
В то же самое время Рик вспоминал Джеки – и старался не делать этого. Слишком обжигает, слишком отвлекает.
Фарфоровая статуэтка? Маленькая лесная нимфа? Богиня любви? Это все слова, придуманные людьми и затасканные ими до невозможности. Как описать словами изгиб бедра? Биение синей жилки на лебединой шее? Округлую упругость груди? Этой ночью он ласкал, едва прикасаясь к ней, и в то же время стискивал в объятиях так, что перехватывало дыхание. А может быть, оно просто кончилось?
Они медленно опустились на пол, не сводя глаз друг с друга. Девушка закусила губу, и в глазах на мгновение мелькнул страх, веселый ужас перед неведомым, а потом на смену ему пришла мудрость, заложенная в генах, в крови, в закоулках памяти. И тогда ее руки нежными птицами метнулись по его телу, и жар стал нестерпимым, ручеек лавы превратился в поток – и небо взорвалось.
Он целовал ее яростно и отчаянно, нежно и мучительно, пил ее дыхание, ловя губами глухой стон, бьющийся в горле. Она отвечала с той же страстью, торопливо учась всему, что еще секунду назад было тайной.
Грудь к груди, бедра спаяны намертво, кожа горячая и гладкая, влажная от пота… Чья? Моя? Ее?
Стон, счастливый всхлип, мышцы вьются под кожей, кровь закипает золотыми пузырьками… Ее? Моя?
Как уловить, кто главнее в этой смертельно-сладкой схватке, кто берет, кто отдает, если оба – сильнее?
Если два тела стали одним целым, и дыхание одно на двоих, а кровь общая, и жизнь общая, и счастье поднимает над землей и швыряет за грань небес – как различить?
И надо ли различать, если любовь – это двое? Только тогда в этом смысл, и тайна, и счастье, и боль, и ослепительный свет под стиснутыми веками, и боль, мгновенно переходящая в блаженство? Как понять, из чего это все состоит?
И надо ли понимать?
Джеки не видела во сне ничего – и знала все тайны Вселенной. Она была ветром и травой, солнцем и водой, она умирала и воскресала, едва успевая удивиться тому, что все-таки жива. Оказалось, что вся ее жизнь не стоила ничего, потому что только сейчас она жила по-настоящему. Только этой ночью, в объятиях Рика, она видела истинные цвета травы и неба, слышала все звуки, пронизывающие лес и сплетающиеся в удивительную симфонию, вдыхала аромат трав и цветов и сама была этими цветами и этой травой.
Она таяла от счастья в этих сильных, уверенных, очень мужских руках, она пила его поцелуи и наслаждалась запахом его кожи, она ненасытно и смело ласкала, гладила, впивалась, познавала, брала и отдавалась, не сомневаясь и не задумываясь.
Впервые в жизни она чувствовала себя целой, единой, могучей и прекрасной, почти бессмертной и очень красивой.
Они сплелись в неразделимом объятии, превратились в изваяние, замерли – но только на мгновение, а потом что-то изменилось в мире, и ветви деревьев, ночной ветер, сияние звезд подхватили их общий счастливый крик… смех? стон? Какая разница!
И солнце, которое еще не взошло, взорвалось от прикосновения к коже, разлетелось на тысячу тысяч звезд, тьма окутала их плечи и вознесла в такую высь, что и не рассказать словами, и выяснилось, что ученые, как всегда, ошибаются, потому что ангелы все-таки есть, и трубы у них именно, что золотые…
И они летели, обнявшись, сквозь теплую, нежную тьму, а в конце вспыхнуло новое солнце, облило их золотом новорожденных лучей, и тогда тьма мягко опустила их на невидимый и мягкий, как пух, песок времени, укутала плащом вечности и оставила отдыхать.
Она помнила, как они лежали утром, в полусне, ошеломленные, вычерпанные до дна, измученные и счастливые, не в силах разомкнуть объятий. Как ни странно, лес, трава и солнце остались на месте, хотя в принципе этого не могло быть.
И еще помнила бессвязные ночные слова. Самые бестолковые слова на свете – это разговор двух влюбленных…
– Джеки?
– Мм?
– Я тебя люблю.
– И я тебя.
– Джеки?
– А?
– Ты моя женщина.
– Да.
– И ты всегда будешь со мной.
– Всегда.
– А я всегда буду с тобой, потому что я – твой.
– Мой. Твоя. Ох до чего же здорово…
Полежали, помолчали, остывая.
– Джеки?
– А?
– Я тебя… тебе не больно… ну…
– Рик!
– Что?
– Я тебя люблю.
Как правило, разговоры всех на свете влюбленных довольно бессодержательны на вид, хотя на самом деле полны глубочайшего смысла. Просто это смысл только для двоих.
Джеки О’Брайен проснулась, словно от удара. Полежала немного, пытаясь понять, что происходит.
Вероятно, просто жара. Неимоверная для весны духота, вот голова и разболелась. Говорят, нельзя спать на закате. Сейчас еще не закат, но дело к вечеру. Солнце стало красноватым и каким-то зловещим. Джеки резко села на постели, стараясь не поддаваться нахлынувшей панике.
Жара – это полбеды. Страшнее и труднее – наступившая тишина. Птицы не пели. Цикады и кузнечики не звенели. Кажется, даже листва не шелестела – возможно, потому, что вокруг стояли лишь сосны и могучие ели.
Джеки передернула плечами. Ощущение тревоги нахлынуло, словно волна. Она не знала, как с ним справиться.
Что-то назревало…
Рик и Сэм подъехали к своему дому в мрачном молчании. Во-первых, их, судя по всему, ждала нешуточная битва с мамой Каллахан, во-вторых… гроза, наверное, собиралась. Было тяжко и душно.
Дейрдре Каллахан птицей метнулась с крыльца. Все, что они собирались сказать, было несущественно. Куда важнее – и страшнее – было то, что мама Каллахан выглядела на все свои шестьдесят два.
Она упала на грудь растерявшемуся Сэму и обняла его за шею руками.
– Сэм… О, Сэм!
– Голубка моя, Дейрдре… что с тобой?!
– Идиот несчастный! Ненавижу тебя. Зачем я сказала «да», ведь епископ спрашивал, был же шанс…
– Родная моя, прости, ты же знаешь, такая работа. Не всегда и не все можно сказать сразу…
– Прости меня, Сэмми!
– Что?!
– Я – старая дура.
Рик испытал примерно то же, что испытывает ковбой, получивший копытом в грудь. Мама Дейрдре просит прощения?! Не иначе мир перевернулся.
Сэм Каллахан осторожно гладил жену по плечу.
– Родная, что с тобой?
