Книга Иван Грозный и воцарение Романовых - Вольдемар Балязин

И конечно, столь блестящий молодой человек притягивал к себе сверстников из числа Романовых. У него было два «великих друга», «брата». Это Александр Александрович Репнин и Иван Васильевич Сицкий. Дружбе Федор Никитич был верен и впоследствии приблизил к себе детей старых своих приятелей, которые до его вторичного возвышения уже не дожили.

Однако кроме службы, охоты и прочих развлечений, молодому Романову, как и всякому человеку допетровской эпохи, нужно было самому заниматься хозяйством. От отца братьям Никитичам досталось громадное наследство. Кроме двух усадеб, сел на Москве и земель в близлежащих уездах, Никита Романович имел обширные владения практически во всех краях России. За всем этим хозяйством надлежало следить. Нужно было и запасаться в Москве на год всем необходимым, чтобы прокормить себя и многочисленную челядь. Можно представить себе, какие обозы тянулись по осени на двор Романовых на Варварке, часть которого сохранилась до наших дней.

Конечно, кроме самого хозяина, за всем этим должна была следить и «добрая жена». Браки в это время обыкновенно заключались рано. Но, «ласковый» красавец и лихой наездник, Федор Никитич женился только в возрасте 35 лет. В 1590 г. он ввел в свой дом Ксению Ивановну Шестову, дочь небогатого костромского помещика. Что заставило его сделать подобный выбор, и так поздно? Вряд ли это объясняется красотой или особыми добродетелями невесты, так как, по обычаям того времени, жених чаще всего не знал ее до свадьбы. Однако и тут Федору Никитичу повезло. Правда, из пяти рожденных ею сыновей выжил лишь один, Михаил, и была еще дочь Татьяна. Но главное в том, что жена, хотя и была, видимо, вдвое моложе своего мужа, оказалась женщиной с сильным характером. И это ее качество помогло им в тех тяжелых испытаниях, которые выпали на их долю. Поистине мог сказать Филарет, «аще дарует Бог жену добру, дражайши есть камени многоценнаго».

Казалось, что с воцарением Федора Ивановича молодому боярину нечего было опасаться дальнейших превратностей судьбы. Тем более что он был не из тех, кто возвышался лишь благодаря родству с царем. Федор Никитич опирался на авторитет знаменитого московского рода. Предки его служили московским князьям, начиная с Симеона Гордого. За три столетия Романовы успели породниться со многими боярскими и некоторыми княжескими фамилиями. Это был теперь мощный разветвленный клан: Черкасские, Шереметевы, Сицкие, Шестуновы и другие. «Вождями» этого клана были Романовы; после смерти в апреле 1586 г. Никиты Романовича главой стал Федор Никитич.

Он во всех отношениях «подавал большие надежды», по выражению Горсея. Но англичанин отметил не «рыцарские» доблести «молодого князя», как это сделал Масса (Горсей здесь ошибается, называя Романовых «князьями». – В. Б.), а, например, живой интерес к Западу, к другим языкам и культурам, что было тогда редкостью. Федор Никитич просил у Горсея написать для него «латинскую грамматику», что тот и исполнил по мере сил, «как смог, славянскими буквами». Европейски образованным человеком, какие появятся в следующем столетии, Федор, конечно, не был («грамматика»-то «славянскими» буквами была переписана), но отсутствие у него в молодости полного неприятия всего иноземного знаменательно. Возможно, эти ростки еще дали бы всходы, но обстоятельства изменились для него самым роковым образом. Полная удовольствий, необременительная жизнь скоро закончилась. Боярин Федор Никитич навсегда распрощался со своим прошлым и превратился в безвестного инока Филарета в далеком Антониево-Сийском монастыре.

Однако прежде чем боярин Федор превратился в монаха Филарета, произошли события, с которыми непременно следует познакомиться.

Жизнь и смерть царевича Дмитрия Ивановича

Началось с того, что в 1590 году в Углич приехал государев дьяк Михаил Битяговский. Послан он был для надзора за Нагими, и так как ему приказали следить за опальной семьей постоянно, из года в год, то привез с собою дьяк жену и сына и поселился в Угличе прочно и основательно. Нагие встретили дьяка с нескрываемой враждебностью, которая возросла еще более после того, как они узнали, что прислан Битяговский не только следить за Нагими, не только сообщать обо всем, что происходит при их дворе, но и давать им государево жалованье – денежное содержание на прожитье и прокорм. Несложно представить, как это раздражало и даже унижало Нагих, в грезах уже несколько лет мнивших себя кровными родственниками будущего царя Дмитрия Ивановича, тем более что его бездетный, больной брат уже давно дышал на ладан.

С приездом Битяговских в Углич, помимо двора Марии Нагой и ее сына, возник второй центр – двор и дом государева дьяка, и волей-неволей началась необъявленная война за первенство. Все в этой войне было то же самое, что и прежде в Кремле, – сплетни, провокации, оговоры, ведовство, интриги, подстрекательства, но все это было настолько же меньше и мельче, насколько Углич был меньше Москвы.

Посадским, в их массе далеким и от Нагих, и от Битяговского, было все равно, кто возьмет верх в непримиримой распре, однако угличские «верхи» принимали близко к сердцу все происходящее в обоих центрах и поддерживали либо царскую вдову, либо ее супротивника – государева дьяка, хотя Битяговский с самого начала никакого зла к Нагим, хотя бы внешне, не выказывал, однако со временем склока разрослась и окрепла. Все, кто держал сторону Нагих, стали врагами Битяговского, кто был за дьяка, оказались врагами царской вдовы и недругами ее сторонников.

И только одно отрадное исключение было в этой почти обычной российской провинциальной сваре: у мамки царевича Дмитрия Василисы Волоховой был сын Осип, который, часто играя с царевичем, подружился и со своими сверстниками из враждебного стана: с сыном Битяговского Данилой и племянником государева дьяка Никитой Качаловым.

Разумеется, это стало известно Нагим. Мария Федоровна начала косо смотреть на Василису. Дело осложнилось тем, что братья вдовствующей царицы – Григорий и Михаил, – жившие здесь же, в Угличе, люди были совершенно неотесанные, глупые, склонные к скандалам и пьянству. Наиболее распущенным из них был Михаил Нагой, который, выпив сверх меры, являлся требовать у Битяговского деньги помимо отпущенного ему оклада.

Обо всем этом знал маленький Дмитрий. Конечно же, он становился на сторону матери, вечно обиженной, нервной и озлобленной. В душе мальчика поселились демоны мщения – да и было в кого, достаточно вспомнить отца его. Однажды, когда сверстники Дмитрия по его приказу налепили добрую дюжину снежных баб, царевич кинулся на снежные изваяния с игрушечной сабелькой и стал сечь их, называя каждую бабу чьим-либо боярским именем. Потом, утомившись, изрек:

– Вот что сделаю я, как только стану царем!

Все, знавшие царевича, единогласно подтверждали, что Дмитрий был крайне нервным и часто страдал припадками «падучей», т. е. эпилепсией. И немудрено: наследственность со стороны отца – психопата и пьяницы – вполне объясняла происхождение болезни. Припадки сопровождались потерей рассудка, и тогда Дмитрий кусал за руки тех, кто его держал, грыз без разбора все вокруг, а однажды перед очередным приступом взял он в руки нож и, когда припадок случился, стал судорожно тыкать ножом во все стороны. В среду, 12 мая 1591 года, Дмитрий заболел, но через два дня поправился. Мария Федоровна взяла его с собой к обедне, а, возвратившись из церкви, отпустила Дмитрия погулять во дворе. Вместе с царевичем пошли три его мамки: Василиса Волохова, Орина Жданова-Тучкова и Мария Самойлова. К царевичу тут же подбежал сын Тучковой и с ним сверстники Дмитрия и товарищи по играм, о которых шла речь выше: Даниил Битяговский, Никита Качалов и Осип Волохов.