Книга Миланский черт - Мартин Сутер

Единственным посетителем читального зала в этот день оказался один из сыновей Хойзерманнов. Он сидел в мягком кресле, самозабвенно щелкая кнопками и клавишами своего «Game boy», издававшего возбужденные электронные звуки, и даже не заметил Соню.

Она быстро отыскала полку с романами Сименона, взяла «Ошибку Мегрэ» и поставила принесенный том на ее место.

На приставном столике рядом с креслом, мимо которого она хотела протиснуться, беспорядочно лежало несколько книг, как будто кто-то выбирал себе подходящее чтение, но неожиданно вынужден был прервать это занятие. Одна из них была раскрыта. Название другой, лежавшей рядом, наверху небольшой стопки, вызвало у Сони зрительный образ — два слова, написанные на пыльном стекле черного лимузина: «Миланский черт».

Она взяла старый, потрепанный том в руки. Золотыми, растрескавшимися от старости буквами на темно-зеленом холщовом переплете было оттиснуто название: «Миланский черт», а под ним, более мелким шрифтом: «и другие альпийские легенды».

Соня взяла книгу с собой.

— Он и в самом деле голубой.

— Нет.

— А чего же он тогда играет Цару Леандер?

— Он играет это для тебя, Соня.

Она сидела с Мануэлем в баре. Их сюда «заманила» Барбара Петерс, объявившая, что для сотрудников напитки отпускаются по специальному прейскуранту. Потому что, мол, нет более удручающего зрелища, чем пианист, играющий в пустом баре.

Когда они вошли, пианист мельком взглянул на них и вновь углубился в свою игру «для собственного удовольствия». Его звали Боб. Боб Легран из Канады. Мануэль узнал это в конторе. Он мог бы и сам спросить его, но не хотел, чтобы тот подумал, что он его клеит.

— Ну и что тут такого? — спросила Соня. — Ты же и в самом деле хочешь его склеить?

— Нет, — возразил Мануэль. — Я хочу, чтобы он склеил меня.

Боб, судя по всему, был далек от подобных намерений. Он сидел за роялем и в глубокой задумчивости внимал звукам, извлекаемым его руками.

— А почему вы расстались — ты и твой муж?

Соня залпом допила свое шампанское и, подняв бокал, дала понять бармену, что желает повторить.

— Что, такая длинная история? — спросил Мануэль.

— Нет, такая скучная.

— Расскажи.

— Все произошло, как это чаще всего и бывает: мы стали чужими друг другу. Вернее, мы всегда были чужими. Мы постепенно заметили, что чужие друг другу.

— Оба?

— Да. Но призналась в этом только я. Для него это было не важно. По-моему, для него так даже было лучше. Жизнь, которой он жил и которой собирался жить дальше, возможна лишь с чужим человеком.

— И что же это за жизнь?

Ванни принес ей новый бокал шампанского.

— Жизнь напоказ. Как живут все его друзья, его родители, его братья и сестры. Как все, кому он стремился подражать.

Мануэль откинулся на спинку кресла, как ребенок, слушающий сказку на ночь.

— А потом?

— Как обычно: у него были какие-то женщины, и он считал, что в этом нет ничего особенного. Потом у меня были какие-то мужчины, и он уже не считал, что в этом нет ничего особенного.

— И вы расстались?

— Я рассталась. Он был за то, чтобы мы попытались «притереться» друг к другу, но я не большой любитель этого вида спорта и сначала переехала на другую квартиру, а потом подала на развод.

— И проиграла процесс?

— Выиграла.

— Так зачем же тебе работать? Насколько я понимаю, капусты у него хватает. Я думал, ты вынуждена работать…

— Я не вынуждена. Я хочу работать.

— Почему, черт побери?

— Расскажу как-нибудь в другой раз.

Пианист прекратил игру. Соня помахала ему рукой, приглашая к ним за столик.

— Ты что, с ума сошла? — прошипел Мануэль.

Пианист ткнул себя пальцем в грудь и вопросительно посмотрел на Соню. Та кивнула. Он встал и подошел к их столику. Соня предложила ему сесть. Он заказал пиво.

Боб Легран оказался солистом камерного оркестра из Квебека, с которым был на гастролях в Европе, где и остался по окончании турне и жил, пока не кончились деньги. А теперь устроился бар-пианистом в «Гамандер». Это была его первая работа, с тех пор как он оставил оркестр.

Ровно через пятнадцать минут он вернулся к роялю.

— Ну вот, я же говорил! — вздохнул Мануэль. — Никакой он не голубой.

Соня не стала возражать.

внизу плачет какая-то женщина

на каком этаже?

не знаю, что делать?

вызови полицию

они спросят что я здесь делаю

ты в гостях

ок

Эсэмэс вырвала ее из зыбкого, отравленного алкоголем сна. Она долго просидела в баре. Пианист во время каждой паузы садился за их столик и выпивал бокал пива. Она каждый раз из солидарности выпивала бокал шампанского. В одиннадцать Мануэль откланялся. Она просидела до конца.

Сейчас было без двадцати два. Она попробовала снова уснуть. Но ее тело отказывалось подчиняться мозгу. Она чувствовала собственный пульс. В левом ухе раздался тонкий, высокий звук. В затылке что-то покалывало, грозя к утру перерасти в мигрень. А еще было какое-то невнятное чувство, связанное с пианистом.

Она включила свет и взяла мобильный телефон.

она перестала плакать

все равно позвони в полицию

типа на помощь!

какая-то женщина перестала плакать!

Соня выключила мобильник и взяла с тумбы-умывальника «Альпийские легенды». Между страниц она обнаружила черно-белую почтовую открытку с изображением козьего стада на деревенской улице и надписью «Привет из Нижнего Энгадина!». Текст на открытке, которой была заложена заглавная история, отсутствовал, но кто-то шариковой ручкой обвел голову козла, идущего впереди стада.

Миланский черт

Высоко-высоко в горах, за самой Валь-Солитарией, там, где солнце даже летом не светит дольше трех часов, а сосульки в расселинах скал не тают до самого праздника Посещения,[20]когда-то было пастбище Альп-Джета. Скудной жесткой травы и то и дело замерзающего источника едва хватало двадцати тощим козам и пастушонку, чтобы не умереть от голода и жажды. Там, в этой горной выси, было днем с огнем не сыскать хоть одного полена, чтобы обогреть жалкую хижину. Пастушок еще с раннего вечера загонял коз в хижину и ложился среди них, чтобы не замерзнуть ледяной горной ночью.