Книга Сандаловое дерево - Элль Ньюмарк

— Не берите в голову, дорогая. — Лидия озабоченно посмотрела на меня. — Мы, знаете ли, приехали в Индию, чтобы не оставаться в Лондоне. Война и все такое… — Она нахмурилась, пытаясь найти адекватные слова. — Можете представить наше разочарование, когда мы оказались здесь. Все хорошее — английское, только не такое хорошее, как в Англии, а остальное просто трущобы. Мне, конечно, жаль их, но, откровенно говоря…

Эдвард облизал губу.

— Не поймите нас неправильно. Мы их жалеем, этих бедолаг. Но ведь они сами себе не помогают, верно? То же, что и в Африке. Тамошние кикуйю…[16]Я много чего мог бы вам рассказать. — Он поднял бровь.

— Эдди, даже не думай. Только расстроишь себя.

К лицу прилила кровь, но голос мой даже не дрогнул.

— По-моему, Ганди как раз и пытается научить индийцев помочь самим себе. Но для начала нужно позволить им самим собой управлять.

— Ганди. — У Эдварда имя прозвучало как «Гэнди». — Политикан, изображающий из себя пророка. — Розовые пятна на щеках потемнели, обретя цвет сырой свинины. — Послушайте, миссис Митчелл, вам, янки, легко быть демократами в мелочах, но нам, британцам, приходится нести на себе ответственность за этот богом забытый угол.

Чуткий к переменам, Билли уловил раздражение в голосе Эдварда и, перестав кряхтеть, удивленно подался вперед.

— О какой ответственности вы говорите? — спросила я.

— Об ответственности за поддержание мира, разумеется.

— Разве это не очевидно? — фыркнула Лидия. — Особенно сейчас.

— Да, — согласилась я. — Сейчас этот самый мир сохраняется не очень-то хорошо.

Эдвард шагнул к нам:

— Мы в этой индо-мусульманской заварушке не виноваты.

— Вот как? А мне казалось, что именно Британия выступила за разделение. — Я уже едва сдерживалась.

— Разумеется! Эти цветные вместе не уживутся. Никогда не уживались.

— Здесь, в Симле, им это неплохо удается.

Лидия, похоже, утратила вдруг интерес к бирюзе.

— Нет, правда, Эви, я не понимаю, как вы можете говорить о какой-то морали, когда сами притащили невинного ребенка в это… эту… — Она обвела базар рукой в белой перчатке. — Ребенка… Своего малыша… — Голос ее дрогнул, лицо будто застыло.

Эдвард обнял жену за плечи:

— Все в порядке, дорогая. Держись.

Билли смотрел на Уортингтонов во все глаза. Я знала, что он не должен слышать все это, но, прочитав о резне в Амритсаре, просто не смогла удержаться.

— Может, вы и правы, Эдвард. У меня ведь нет вашего рафинированного чувства моральной ответственности. И я читала, как хорошо вы поддерживали мир в Амритсаре.

Все вокруг словно притихло. Перед глазами поплыли круги. Время замедлило ход. Мы смотрели друг на друга, молча, не шевелясь, точно застыв в холодном стазисе. После моей реплики об Амритсаре вернуться в рамки вежливого разговора было уже невозможно. Я поняла, что зашла слишком далеко. В конце концов, Лидия и Эдвард не имели к Амритсару никакого отношения. Я слышала, как щелкают костяшки на счетах, слышала ропот непонятных голосов и даже уловила периферийным зрением какое-то завихрение. Потом церковный колокол пробил полдень, и все вернулось в норму, звуки и движения. Эдвард дотронулся до козырька шлема:

— Приятно было поболтать, миссис Митчелл.

Лидия натянула белые перчатки:

— До свидания, Эви.

Провожая Уортингтонов взглядом, я ощутила мрачное удовлетворение. Вот и хорошо, может быть, теперь они станут избегать меня и не придется от них прятаться.

— Мама? — Я взглянула на сына и подумала, что он напоминает встревоженного херувима. — Спайк устал. Пойдем домой.

Но мне еще нужно было избавиться от Лидии и Эдварда. Я наклонилась и поцеловала Билли в щеку.

— Почему бы вам со Спайком не поспать немножко? — Я взбила подушечку и погладила его по голове. — А когда проснешься, мы попьем масалы.

Билли посоветовался со Спайком и прилег на подушку, прижимая к груди игрушечную собачку. Я устало выдохнула и направилась прочь. Как бы, убегая от Уортингтонов, не пришлось переходить Гималаи. Амритсар. Пальцы сами собой стиснули ручку коляски. Разве обязательно было срываться на Лидии и Эдварде? Что на меня нашло? Лицо все еще горело.

Обнаружив, что Билли уже спит, прижав к себе Спайка, я остановилась под мелией, села в узорчатой тени дерева и улыбнулась торговцу шелком, обрызгивавшему пыльную землю у своей лавки. Он поклонился в ответ.

Рассеянный солнечный свет пробивался сквозь крону мелии. Мартин как-то рассказывал, что в деревнях люди до сих пор чистят зубы ее прутиками. Свежие веточки этого дерева продавали и уличные торговцы. Я машинально подняла руку, отломила кончик ветки, пожевала, пока он не смягчился, и потерла зубы. Вкус оказался горький, вяжущий, но мне было приятно почувствовать себя немного дикаркой, к тому же и волокна мелии приятно массировали десны. Мне стало вдруг смешно. Какой абсурд! Рыжая американка возмущается чьей-то аморальностью, а потом смущается из-за того, что у всех на глазах трет зубы размятой веточкой. Я рассмеялась вслух и вдруг поймала себя на том, что не переживаю больше из-за Уортингтонов.

Вдохнув горного воздуха, я встала, взялась за ручку коляски и направилась к табачной лавке — купить пачку сигарет «Абдулла». В Чикаго я курила немного, одну сигарету «Рэли» после еды и одну на ночь, но эти сигаретки, короткие, овальные, с золотым ободком на конце, мне очень нравились. Сначала меня угостила ими Верна, а потом я пристрастилась и стала курить постоянно. Мартин курил биди, тонкие местные сигареты из нарезанного табака, завернутого в лист черного дерева, перехваченный ниткой, но они оказались слишком резкими. Мартину биди только добавляли сходства с индийцами, но он говорил, что так ему легче находить общий язык с местными жителями.

Пройдя по улочке за китайской обувной лавкой, я попала в тихий тупичок у старого храма, сложенного из желтого кирпича на каменных руинах более ранней постройки. Открытые деревянные двери с тонкой работы резьбой, птицами и цветами, словно приглашали войти. Над дверьми трепетали выцветшие молитвенные флажки. Я заглянула внутрь и при тусклом свете масляных ламп различила фигуру большого каменного Будды.

В индуистский храм нельзя входить в обуви, у мусульман есть правила ритуального омовения и покрытия головы перед входом в мечеть, но никакого протокола, касающегося буддистов, я не знала. Интересно, буддист ли Ганди? Нет, он индуист. Или мусульманин? А может, христианин. Парс или джайн. Джайнов считали страстными пацифистами, и некоторые из них даже носили маски, чтобы не вдохнуть нечаянно какое-нибудь микроскопическое насекомое. Они отказывались убивать даже блох. Индия — настоящий карнавал духовных практик с многочисленными ответвлениями, но в какой бы религии ни родился Ганди, он уже стал гуманистом, принимающим все религии — и ни одну из них.