Книга Королю червонному - дорога дальняя - Ханна Кралль

(Лето в Юзефове…

Пробуждение в темноте, когда ставни еще закрыты…

Солнечный свет, льющийся через вырезанные в ставнях сердечки…

Прогулки на песчаную поляну…

Дуб на поляне, в три обхвата, раскидистый, с потрескавшейся корой, усыпанный желудями… Ему лет сто, говорила фрейлейн, но разве это возраст для дуба…

Фрейлейн — это Мария Хункерт, гувернантка Юрека Шварцвальда, она была его кормилицей, когда ее собственный младенец умер…

Солдатики из желудей, желудевые бусы…

Вечера на веранде… керосиновая лампа из белой майолики, расписанной яркими цветами, с высоким стеклянным колпаком… круг света в центре стола…)

Мужа так и тянет высказать Юреку все, что он думает о коммунизме.

Она осаживает его — не стоит обижать гостя. Во время войны он устроил ее медсестрой в тифозное отделение, познакомил с паном Болеком. Если бы не работа в тифозном отделении, ее бы не выпустили с Умшлагплац в больницу. Если бы не пан Болек…

Приходит человек, который собирается купить дома и лес. Отмечает, что деревьев не так много, дома маленькие, деревянные и без водопровода.

Юрек не спорит, подписывает какой-то документ.

Новый домо- и лесовладелец отдает деньги и уходит.

— Ну что ж, с Юзефовом покончено, — объявляет Юрек Шварцвальд.

Она работает на скорой помощи. Диспетчером. Несколько раз отказывается посылать машину партийным функционерам. Объясняет им, что скорую по пустякам не вызывают, очень терпеливо, — но ее все равно увольняют.

Она решает расстаться с медициной.

Помогает мужу в бизнесе: у него несколько ткацких станков, мастерская выпускает костюмную ткань. Увы, возникают трудности с пряжей.

Они переключаются на пластиковые салфетки. На матрицу наносят узор, покрывают слоем пластмассы и запекают в печи. Имитация ручной работы — покупателям нравится. Но возникают трудности с полихлорвинилом.

Они переключаются на золотые пояски для платьев. Пояски нравятся покупателям еще больше, но финансовое управление требует платить пошлину за золотую фольгу. Трудности все множатся…

Путевой документ

Мужа вызывают в милицию.

Речь идет не о налогах, пошлине или золотой фольге. На столе перед офицером лежат несколько пожелтевших листочков. Офицер пододвигает их поближе к мужу и любезным тоном предлагает ознакомиться.

Один листок — метрика Мойше Лузера Регенсберга. Второй — свидетельство о браке Мойше Лузера и Регины Рутенберг. Третий — заполненный бланк заказа на товар фирмы «Красное и белое».

Муж прикасается к листочкам очень осторожно, словно боится, что они рассыплются у него в руках, но офицер успокаивает его:

— Это старая хорошая бумага, пан Павлицкий, она много чего пережила… Так что же? — добавляет он со вздохом. — Не пора ли вернуться к настоящей фамилии, а, пан Регенсберг?

Они идут в паспортный стол. Им обещают выдать паспорта в течение недели, если в графе «национальность» они укажут «евреи»[37].

Они указывают и получают на руки листочки с заголовками «Dokument podróży», «Путевой документ» и «Titre de voyage». Ниже написано, что владелец этого документа не является польским гражданином, «владелец настоящего документа не является…», «le titulaire de ce titre…»

Пани Крусевич уже нет в живых, остается попрощаться только с Казимерой Шуберт.

Лилюся сидит в кресле, опираясь изуродованными артрозом руками о палку. С легким отвращением рассматривает путевые документы. Задумывается… Видно, размышляет, что бы подарить им на прощание.

— А медальон? — спрашивает она вдруг. — Тот, с Девой Марией… Ты его сохранила?

— Нет, — признается она.

— Ты потеряла медальон? С Девой Марией? — Лилюся смахивает слезинку — крохотную, но явственную. — А ты не помнишь, куда ты его задевала?

— Помню. В Освенциме задевала.

— В Освенциме, — повторяет Лилюся. — В Освенциме, ну да…

— Не плачь, — наставляет она Лилюсю. — Ты ведь знаешь — нам нельзя плакать…

Они снова в Вене.

Дочки учатся в институте, муж держит магазин джинсов. Она помогает ему: подает клиентам брюки. Одну за другой приносит молодому мужчине шестнадцать пар джинсов, тот примеряет и возвращает, примеряет и возвращает, семнадцатую все-таки покупает. Она желает ему хорошего отдыха и мечтает уйти из магазина джинсов навсегда. Уйти-то можно, но куда?

Усталые, они возвращаются домой. Не снимая пальто, муж ставит пластинку — душераздирающую погребальную еврейскую песню. Он садится в кресло, подпирает подбородок рукой и смотрит на фотографии. Увеличенными фотографиями увешаны все стены. Геля в розовой шляпе и в летнем платье с крупными розовыми цветами — фотограф раскрасил старое фото мягкими пастельными тонами. Халина в черно-белом варианте — зато не видно, как некрасиво у нее обесцвечены волосы. Отец в двух версиях — с бородой и без. У Туси — как всегда, задумчивой и спокойной — гладко зачесанные волосы с пробором и черный бархатный бант под белым воротничком. Шимек, Тусин сын, слишком серьезный для своих шести лет. И Зося, самая красивая из сестер. Они не успели познакомиться: Зося уехала во Львов, и следы ее затерялись.

— Что ты все сидишь? — спрашивает она мужа. — Что ты их разглядываешь? Пока они были живы, вы постоянно ругались.

— Неправда, — возражает муж, — ничего мы не ругались.

— Как это — не ругались? Когда я пришла к вам первый раз, ты злился на Халину.

— Перед Халиной я извинился. И даже, если ты помнишь, похвалил ее суп…

— Потому что я тебя попросила. Мы обедали, и ты сказал: «Какой вкусный суп, это ты приготовила?» Халина улыбнулась и ответила: «Я рада, что тебе нравится». Это я тебя шепотом уговаривала: похвали суп, похвали…

— Вот видишь. Я со всеми помирился и теперь могу предаваться отчаянию. Я хочу предаваться отчаянию, не мешай мне.

Младшая дочка знакомится с парнем, евреем из Швеции. Бросает свою польскую любовь, Славека Б., студента архитектурного, и уезжает со шведом. Они проводят каникулы в кибуце, а вернувшись, дочь заявляет родителям, что переезжает в Израиль.