Книга Пятьдесят на пятьдесят - Феликс Фрэнсис

— Скоро, любовь моя, совсем скоро, обещаю, — ответил я. — Врачи говорят: еще пара недель, и все.

— Они всегда так говорят, — мрачно заметила она.

— Но ведь не хочешь же ты вернуться домой и вскоре после этого снова попасть сюда? — Я крепко сжал ее руку.

— Я вообще не хочу сюда возвращаться, — твердо ответила она. — На этот раз абсолютно уверена, что больше не заболею.

То же самое она много раз говорила и прежде. Если бы ее состояние определялось только желанием и силой воли, она была бы в полном порядке. Свобода выбора имела столько же шансов на излечение маниакальной депрессии, сколько было у листка рисовой бумаги, пытающегося остановить несущийся поезд.

— Знаю, — тихо сказал я. — Я тоже совсем не хочу, чтоб ты сюда возвращалась.

Уже огромный шаг на пути к выздоровлению — тот факт, что она признавала себя больной. Меня больше всего в ее состоянии удручало то, что, будучи на пике возбуждения или, напротив, в глубочайшей депрессии, она не могла адекватно оценить обстановку и находила свое поведение вполне нормальным.

— Идем, — сказал я, пытаясь сменить тему. — Пора на ленч.

И вот мы рука об руку двинулись по широкой лужайке к дому.

— Люблю тебя, — сказала Софи.

— Вот и славно, — немного смутившись, заметил я.

— Нет, я правда тебя люблю, — сказала она. — Большинство мужей на твоем месте уже давно бы сбежали.

«Да, — подумал я, — ей точно стало намного лучше. По крайней мере, на время».

— Я ведь не слишком хорошая жена, верно? — спросила она.

— Что за ерунда! — воскликнул я. — Для меня ты лучшая жена в мире.

Она засмеялась. Оба мы засмеялись.

— На этот раз я буду очень стараться, обещаю, — сказала она.

Я знал, что она будет. Она каждый раз действительно очень старалась. Но одним старанием химический дисбаланс в мозге не победить.

— У них уже появились новые лекарства, — сказал я. — Посмотрим, как они подействуют.

— Ненавижу их, — пробормотала она. — Меня тошнит от этих лекарств.

— Знаю, любимая. Но лучше пусть потошнит немного, чем снова попасть сюда.

Мы молча шли к террасе, под подошвами в полной тишине громко хрустел гравий.

— И еще я от них толстею, — добавила она.

Мы вошли в здание через высокие застекленные двери и оказались в комнате отдыха для пациентов. Должно быть, прежде тут размещался зал с произведениями великих мастеров на стенах и хрустальными канделябрами. Теперь же это было практически пустое пространство с полом, покрытым линолеумом унылого серо-синего оттенка. Мебель самая примитивная. Освещалось оно флуоресцентными трубками, свисающими на пыльных цепях с потолка, где еще сохранились следы великолепной лепнины. Полное кощунство.

Мы с Софи уселись за небольшой квадратный столик, на стулья столь неудобные, что, казалось, их сконструировал ушедший на пенсию пыточных дел мастер.

В целом сотрудники больницы относились к родственникам пациентов очень неплохо, всячески поощряли их проводить больше времени с больными. Здесь даже имелся специальный гостевой номер, где можно было переночевать. И мы с Софи были не единственной семьей, пришедшей в воскресенье отобедать ростбифом и йоркширским пудингом. «Вот только не мешало бы поставить стулья поудобнее», — подумал я.

— Может, в следующий уик-энд меня отпустят домой? Ну, спроси, пожалуйста! — взмолилась Софи.

— Ты же знаешь, дорогая, все решают врачи, — ответил я. — Обещаю, попрошу, но только чуть позже.

За едой разговоров было немного.

Софи могла говорить только о возвращении домой. Я же всячески ее отговаривал. Все равно все решают врачи, а не я. Пациентов психиатрических больниц могут вернуть обратно в общество лишь по согласию консультанта-психиатра либо по решению Специального медицинского совета по реабилитации, куда входит некто исполняющий обязанности главного санитарного инспектора, а также по решению координатора Центра психиатрии и здоровья. Если они сочтут, что Софи нужно пробыть в стационаре еще две недели, значит, так тому и быть, как бы я ни стремился поскорее забрать ее домой.

А вот с лекарствами была проблема.

На протяжении многих лет врачи практиковали лечение электрошоком, затем выяснилось, что это не только не помогает, многим даже хуже становится. А потому Софи ежедневно полагалось принимать целый коктейль из ярких разноцветных таблеток. Одни представляли собой антидепрессанты, другие обладали обратным действием, но в целом все можно было отнести к стабилизаторам настроения. Они помогали предотвратить симптомы заболевания у Софи, но обладали тем или иным побочным действием. И вызывали у нее не только тошноту, еще и понижали активность щитовидной железы, одновременно увеличивая потребность в углеводах. А потому Софи была права, когда говорила, что толстеет от них, а это, в свою очередь, было вредно для ее психического состояния, особенно в моменты депрессии.

Но самое проблематичное в ее положении заключалось в том, что эти препараты заглушали симптомы психоза, и она ошибочно начинала верить в то, что они ей больше не нужны. Таблетки и вызываемые ими побочные эффекты начинали казаться проблемой, а не выходом, и она переставала принимать их, отвергая, как мне казалось, сознательно, а не по забывчивости, и весь цикл повторялся заново.

Многие из таких страдальцев, как Софи, скучают по маниакальным «пикам» и специально перестают принимать медикаменты. Ведь именно в этот период они становятся очень деятельными, креативными. Бытует мнение, что Винсент Ван Гог страдал маниакальной депрессией и именно во время «пиков» создал величайшие из своих произведений, а пребывая в депрессивном состоянии, отрезал себе ухо, а позже и вовсе застрелился.

О многих великих писателях и художниках прошлого говорили: «беспокойные души», задолго до того, как их состояние стали оценивать как психическое заболевание. В самом названии — маниакально-депрессивный психоз — уже кроется объяснение. Сегодня его переименовали в «биполярную дисфункцию» — особым успехом пользуется это название у молодых литераторов.

— Желаете фруктовый салат и мороженое? — спросила одна из официанток, убирая большие тарелки.

— Да, пожалуйста, — ответил я. — Ты как, дорогая, будешь?

— Да, — еле слышным шепотом ответила она. — С удовольствием.

— Ты в порядке? — спросил я.

— В полном, — ответила она, но взгляд был какой-то отрешенный.

«Пожалуй, врачи правы, — подумал я. — Ей нужно побыть здесь еще две недели как минимум, а уж они постараются подобрать ей наиболее подходящую схему приема и доз».

После обеда мы пошли к ней в палату. Днем она обычно ложилась вздремнуть, и я надеялся, что именно усталостью и сонливостью вызвано ее состояние в конце обеда, что это не начало нового приступа депрессии.