Книга Осиная Фабрика - Иэн Бэнкс

Через час я пришел в сознание. Я лежал в постели, накачанный болеутоляющим и без кровинки в лице, а отец отправился с дробовиком (потом он его выкинул) на поиски Старого Сола.

Нашел он его через пару минут, — собственно, не выходя из дома. Пес дрожал и скулил у подвальной двери в полумраке под лестницей, моя юная кровь на его слюнявых вонючих челюстях смешивалась с желтой слизью из уголков глаз; он поднял свою трясущуюся башку и умоляюще оскалился на моего отца, который вытащил его из укрытия и задушил.

В конечном итоге мне удалось вытянуть из папы эту историю — и, по его словам, в тот самый момент, когда Старый Сол испустил последний вздох, раздался другой крик, на этот раз сверху, из дома, — родился мальчик, которого назвали Полом. Не знаю уж, какая извращенная мысль посетила тогда отца, что он выбрал для ребенка такое имя, но своего нового сына Ангус назвал Полом. Выбирать ему пришлось самостоятельно, поскольку Агнес надолго у нас не задержалась. Два дня она провалялась в постели, ужаснулась тому, что произошло со мной, затем оседлала мотоцикл и укатила. Отец пытался остановить ее, загородив путь, но она сшибла его на подъезде к мосту и сломала ему ногу.

Так и получилось, что миссис Клэмп пришлось выхаживать отца, в то время как он пытался выхаживать меня. Он упорно не позволял миссис Клэмп вызывать каких бы то ни было докторов и сам наложил шину на свою ногу — отнюдь не идеально, отсюда и хромота. На следующий день после маминого отъезда миссис Клэмп была вынуждена отдать новорожденного в ближайший медпункт. Отец пытался возражать, но миссис Клэмп резонно заявила, что ей достаточно возни и с двумя инвалидами в доме — не хватало еще младенца, которому необходим постоянный уход.

Это был последний визит моей матери, больше она ни разу не появлялась ни в доме, ни на острове. Результаты визита: одна смерть, одно рождение, двое на всю жизнь калеки (в том или ином смысле). Неплохой счет за две летние недели — летом обалденной психоделической любви, мира и всеобщей доброты.

Старого Сола похоронили на склоне за домом; позже я назвал это место Уголком Черепов. Отец утверждает, что разрезал ему брюхо и нашел в желудке крошечные гениталии, но он так и не признался, что с ними сделал.

Разумеется, Пол — это и был Сол.[3]Враг оказался настолько хитер, что переселился в младенца. Вот почему отец выбрал моему новому брату такое имя. Мне просто повезло, что я вовремя это заметил и принял меры, пока Пол был еще маленький, а то кто знает, в кого бы он мог вырасти, одержимый душой Сола. Но удача, буря и ваш покорный слуга в сумме дали Бомбу, и его песенка была спета.

Что же до зверюшек — песчанок, белых мышей и хомяков, — то они должны были пасть грязной топкой смертью, дабы я мог разыскать Череп Старого Сола. Я выстреливал их из катапульты через речку в прибрежный ил для того, чтобы можно было устроить похороны. Иначе отец никогда бы не позволил мне перекопать наше семейное кладбище домашних животных — вот и пришлось невинным зверюшкам покинуть юдоль скорби в не шибко благородном наряде из половины воланчика. Воланчики я покупал в городском спортивном магазине, отрезал резиновую попку и просовывал негодующего «подопытного кролика» (однажды я действительно использовал лабораторную морскую свинку, но они слишком дорогие, да и крупноваты) в пластмассовую воронку, словно в белую юбочку. В таком, с позволения сказать, оперении я выстреливал ими через речку, и они задыхались в прибрежном иле у дальнего берега; затем я устраивал похороны, используя в качестве гробов большие спичечные коробки, которые мы держали у печки. У меня собрался внушительный запас коробков, и я хранил в них солдатиков, строил из них домики и так далее.

Папе я сказал, что исследую вопросы дальнобойности, а заодно пытаюсь помочь зверькам попасть на «материк»; те же, что не долетели, те, которых я хороню, — это жертвы научного эксперимента. Хотя можно было, наверно, обойтись и без предлога: страдания низших форм жизни отца никогда не волновали, несмотря на его хиппанское прошлое и, возможно, благодаря его медицинскому образованию.

Естественно, я вел дневник, так что у меня зафиксировано: потребовалось аж тридцать семь испытательных полетов, прежде чем моя верная лопата, вгрызаясь в земляную кожу Уголка Черепов, наткнулась на что-то более твердое, чем песчаная почва, и я наконец узнал, где спрятаны собачьи кости.

Конечно, здорово было бы произвести эксгумацию черепа ровно через десять лет после смерти пса, день в день; на самом же деле я опоздал на несколько месяцев. Тем не менее Год Черепа завершился тем, что мой старый враг оказался в моих руках; костяной горшочек был при свете фонаря извлечен из земли лопатой Верный Удар, словно очень гнилой зуб, и произошло это, соответственно, темной, ненастной ночью, мрак стоял непроглядный, отец спал в доме, как полагалось бы и мне, ревела буря, шумел дождь, и сотрясались небеса.

Я и сам трясся, когда волок эту штуковину в Бункер, навоображал себе всяких параноидальных ужасов, но в конечном итоге справился; дотащил грязный череп, обмыл его, вставил в него свечу и окружил мощной магией, важными вещами и благополучно возвратился, мокрый и продрогший, в теплую постельку.

Так что, с учетом всех обстоятельств, справился я, пожалуй, неплохо, решил свою проблему в той степени, в какой ее вообще можно было решить. Враг мой умер дважды — и все равно пребывает в моей власти. Я не являюсь полноценным мужчиной, и тут уж ничего не попишешь; но я — это я, что вполне можно считать достойной компенсацией. А поджигать собак — это полный бред.

7

Космические захватчики

До того как осознать, что птицы — это иногда союзники, я поступал с ними довольно сурово: ловил, сбивал из рогатки, привязывал к столбам перед самым приливом, подкладывал в их гнезда бомбы с электрическим детонатором, ну и так далее.

Моя любимая игра заключалась в том, чтобы поймать — сетью, на приманку — двух птиц и связать их вместе. Как правило, это были чайки; я связывал их за ноги толстой лесой из оранжевого нейлона, потом садился на ближайшую дюну и наблюдал. Иногда я брал чайку и ворону, но в любом случае птицы быстро понимали, что толком лететь не могут — хотя, вообще говоря, веревка была достаточно длинной, — и в конечном итоге (после нескольких номеров уморительно неуклюжей воздушной акробатики) переходили к драке.

Когда один из противников погибал, то победитель — как правило, раненый — обнаруживал, что тяжелый труп ничуть не лучше живого противника. Наиболее решительные могли отклевать у трупа ногу, но большинство были на это не способны или не могли додуматься и ночью доставались крысам.

Игр у меня много, но эта всегда представлялась мне одной из наиболее зрелых моих забав — в чемто символичной, тонко сочетающей иронию с бездушием.

Во вторник утром я ехал на велосипеде в город, и какая-то птица нагадила на Гравий. Я остановился, окинул испепеляющим взглядом круживших чаек и пару-тройку дроздов, нарвал травы и стер желто-белую дрянь с переднего крыла. День выдался ясный и солнечный, дул легкий ветерок. На ближайшую неделю прогноз был тоже благоприятный, и я надеялся, что хорошая погода продержится до прибытия Эрика.