Книга Камера смертника - Борис Рудаков

Билеты я достал на самый поздний проходящий поезд, поэтому в Москву попал уже в районе обеда. Хорошо бы, пока не вкусил домашнего уюта и расслабления, заскочить в редакцию, отчитаться в бухгалтерии за командировку. А уж потом со спокойной душой пару дней не вылезать из дома, скомпоновать весь получившийся материал, подшлифовать кое-где, подчистить. Пары дней хватит. Заодно отмоюсь, отъемся…

Больше всего мне хотелось именно отмыться. У меня было ощущение, что я несколько дней находился в чем-то грязном, невероятно вонючем, что пропитало и мою одежду, и мое тело. Запах дезинфекции, витавший в стенах спецучастка, в самом деле преследовал меня повсюду. Я даже невольно оглядывался по сторонам, чтобы убедиться, что никто ко мне не принюхивается или не морщится, стоя рядом.

Еще там – в том городе – на вокзале я чувствовал себя в каком-то подвешенном состоянии. Трудно объяснить, но после колонии я как будто попал в иной мир, с иной плотностью воздуха, с иными частотами звуков, иными красками. Потом в таком же состоянии, только полусна, я пребывал в вагоне поезда. Лежал на верхней полке плацкартного вагона возле самого туалета, а мое сознание плавало где-то между звуками беспрестанно хлопающей двери тамбура и воспоминаниями о колонии.

И уже в Москве, когда я вышел из вагона на платформу, я ощутил в полной мере то, что, наверное, чувствуют бывшие заключенные, когда выходят на свободу. Не матерые уголовники, не заядлые воры, а те, кто разок попал по дурости, по пьянке, по воле случая, как сказал отец Василий. Голубое небо, белые облака и множество свободных людей в разных чистых свободных одеждах всех цветов и расцветок. И никаких команд, никаких построений… Свобода! Воля! Крепко меня зацепил спецучасток.

В издательство я, предварительно звякнув Ирке, все-таки поехал сразу с вокзала. Потратил на все свои дела, нужные и ненужные разговоры я все равно часа три. Так что домой приехал только к ужину.

– Устал? – подсела ко мне Ирка, наблюдая, как я с остервенением мечу ложкой щи. – Тебя там что, не кормили?

– Кормили, – с набитым ртом ответил я.

– А чего ты такой серый приехал?

– Слушай, – я положил ложку и вытер рот салфеткой. – Чем от меня пахнет?

– Гелем для душа, а что?

– Иллюзия, – вздохнул я. – Ощущение, что так пропитался запахом зоны, что его уже не уничтожить.

– Страшно там?

– Как тебе сказать… – пожал я плечами.

Я почувствовал, что мне нужно выговориться. Трепа мне хватило и в издательстве, а вот так выговориться, чтобы тебя послушали, попытались понять, черт возьми, посочувствовали, очень захотелось. И я стал рассказывать. Не о спецучастке, конечно, а о колонии вообще. Ирка сначала слушала молча. Потом, ни слова не говоря, поднялась, вытащила из холодильника початую бутылку виски и плеснула нам в стаканы на два пальца. Я благодарно посмотрел на жену, чмокнул в ухо и опрокинул алкоголь в рот.

Работать я умею. А еще люблю все доводить до конца и хвататься за разные дела одновременно. Из-за этого мы с Иркой иногда спорим, потому что она нет-нет да и обвинит меня в излишней старательности. Короче, на следующий день я встал, как и велел себе, в семь утра, позавтракал и накинулся на материалы по заказанной статье. В итоге в десять вечера я сформировал материал в окончательном варианте, сбросил его себе на флешку, а заодно и на почту Андрею. Все. Теперь можно вернуться к истории с Георгием Павловым.

И я кинулся рыть в Интернете. К часу ночи у меня уже было представление о том, что происходило в городе «N» в 1993 году. Освещалось все не очень подробно, но и этого мне пока хватало.

2 июня 2010 г.

09:12

Искали его чуть меньше года, но все равно нашли. Перечень совершенных убийств приводился. Их было четыре. Весной он убил капитана милиции, летом в течение двух месяцев сначала парня – сына какого-то бизнесмена, потом предпринимателя – владельца сети мини-магазинов. А уже осенью – заместителя главы одного из районов города. По этим двум последним убийствам его и вычислили.

Следствие шло почти два года, судебное разбирательство тоже затянулось на три месяца. В убийствах Павлов сознался. Но ни на суде, ни в процессе расследования, как я понял по комментариям журналистов, никто ни слова не сказал о мотивах преступлений. Почему Георгий Павлов совершил эти четыре убийства, так и осталось неясным. Из материалов следовало, что ни с кем из своих жертв он не был знаком, нигде не пересекался, личной неприязни не имел.

В процессе обсуждения пресса однозначно полагала, что убийцу признают душевнобольным. Но и этого не последовало. Экспертиза подтвердила, что преступник вменяем, сознавал, что творит, и вполне может нести заслуженное наказание. Мелькнуло и упоминание о том, что суд приговорил Павлова к высшей мере наказания, что кассации не последовало и что Верховный суд оставил приговор без изменения.

Вот как! И я через пятнадцать лет встречаюсь с этим серийным убийцей в одной из колоний на спецучастке… И он считает себя невиновным, точнее, как следует из его бреда, он не должен там сидеть. А еще он что-то там говорил, что его жертвы не должны жить или ходить по земле. Точнее не помню. А еще я встречаю там же на спецучастке священника, который очень много лет пытается облегчить души смертникам. И этот священник советует мне, в связи с написанием статьи, побеседовать с осужденным Павловым.

Вывод, что я сделал, показался мне крайне интересным. Суд и следствие столкнулись с необычным убийцей и фактически признали его таковым. Хотя и приговорили его к смерти. Священник, который почти девятнадцать лет еженедельно общается со смертниками, тоже считает его преступником необычным (или необычным человеком). Кроме того, за пару часов беседы с Павловым я не успел в нем разобраться. Но зато понял, что это необычный человек, что есть у него какая-то тайна, которая ускользнула от всех в 93-м году.

Человек убивал, не имея мотива. Его признали вменяемым. Значит, и суд и следствие просто не смогли установить мотива преступлений, хотя на смерть человека осудили. Значит, от Павлова просто ничего не добились, кроме признания, – как, впрочем, и я. Но я пытался говорить с ним после пятнадцати лет колонии для пожизненного заключения. Результаты такой отсидки я видел там собственным глазами. С таким же успехом можно было бы беседовать с портретом человека, с его фотографией.

Утром я, уже с окончательно принятым решением и готовностью отстаивать его с пеной у рта, летел в издательство. Андрей опять куда-то с утра спешил, но я уговорил его уделить мне буквально пять минут. Этого времени мне должно было хватить.

Как и следовало ожидать, Андрей меня не понял. Блажь, слюни и сопли. Если это не имеет коммерческого смысла, то не имеет смысла вообще. Я не спорил, не приводил доводов. Я был терпелив и решителен в своих намерениях. И Андрей меня отпустил – за свой счет, естественно.

Объясняться с Иркой было проще, потому что она у меня тоже человек творческий и потому что она меня любит. А когда человек любит, он понимает. Несколько звонков вперемешку с суетой сборов – и я был готов. Мне разрешили приехать еще раз и пообщаться с осужденным Георгием Павловым.