Книга Ночь - мой дом - Деннис Лихэйн

Томас смотрел, как сын ковыляет через комнату свиданий и садится.

— Что случилось?

— Один тип пырнул меня в ногу.

— За что?

Джо лишь покачал головой. Он двинул ладонь по столу, и Томас заметил под ней клочок бумаги. На несколько мгновений он накрыл руку сына своей, наслаждаясь этим прикосновением и пытаясь вспомнить, почему он уже больше десяти лет не дотрагивался до сына по собственной инициативе. Он взял бумажку и спрятал ее в карман. Посмотрел на сына, на синяки под его глазами, ощутил его мрачность и вдруг увидел всю эту картину целиком.

— Мне велят что-то сделать, — произнес Томас.

Джо оторвал взгляд от стола и встретился с отцом глазами.

— И кто же это, Джозеф?

— Мазо Пескаторе.

Томас откинулся на спинку стула и мысленно спросил себя, насколько сильно он любит сына.

— Не пытайся меня убедить, что ты чист, папа.

— Я веду цивилизованные дела с цивилизованными людьми. А ты просишь меня плясать под дудку кучки итальяшек, которые еще поколение назад жили в пещерах.

— Это не значит «плясать под дудку».

— Нет? А что на этой бумажке?

— Какой-то адрес.

— Просто адрес — и все?

— Ну да. Больше я об этом ничего не знаю.

Отец несколько раз кивнул, громко выпуская воздух через нос.

— Потому что ты еще ребенок. Итальяшка дает тебе адрес, чтобы ты передал его своему отцу, сотруднику полиции, и ты не соображаешь, что этот адрес может означать только одно — месторасположение нелегального склада конкурента этого итальяшки.

— Склада чего?

— По всей видимости, это хранилище, которое под завязку набито спиртным.

Отец стал смотреть в потолок, провел рукой по аккуратно подстриженной седине.

— Он сказал: только один раз.

Отец недобро усмехнулся:

— И ты ему поверил.

Он вышел из здания тюрьмы.

Он прошагал по дорожке к своей машине, окутываемый химической вонью. Из заводских труб поднимались дымы, почти все — темно-серые, но они окрашивали небо в бурый цвет, а землю — в черный. По окраинам пыхтели составы, которые почему-то напомнили Томасу волков, кружащих возле палатки с ранеными.

За время службы он отправил сюда больше тысячи человек. Многие умерли за этими гранитными стенами. Если кто-то из них и прибывал сюда с некими иллюзиями насчет человеческого достоинства, тут они сразу же их утрачивали. Для нормальной тюрьмы здесь слишком много заключенных и слишком мало охраны, но тюрьма эта выполняет другую функцию: для одних — это свалка, для других — испытательный полигон. Место не для людей, а для животных. Если входишь сюда человеком, то выходишь отсюда зверем. А если входишь зверем, то здесь ты оттачиваешь свои звериные навыки.

Он опасался, что сын чересчур мягок. Несмотря на все его прегрешения за эти годы, на его неспособность слушаться Томаса, на его нежелание подчиняться почти любым законам и правилам, Джозеф был самым открытым и сердечным из его сыновей.

Томас добрался до полицейского телефона-автомата в конце дорожки. Ключ от этих автоматов висел у него на часовой цепочке. Он посмотрел на бумажку с адресом. Блю-Хилл-авеню, 1417. Это в Маттапане. Еврейский район. А значит, этот склад почти наверняка держит Джейкоб Розен, известный поставщик Альберта Уайта.

Уайт уже вернулся в город. Он не провел ни единой ночи за решеткой, видимо, благодаря тому, что нанял себе в защитники Джека Джарвиса.

Томас обернулся на тюрьму, которая стала домом для его сына. Да, трагедия. Но в ней нет ничего удивительного. Несмотря на постоянные предостережения Томаса, несмотря на его неодобрение, сын выбрал для себя такой путь сам и шел по нему не один год. Если сейчас Томас воспользуется этим автоматом, он на всю жизнь свяжет себя с бандой Пескаторе, с теми, кто принес на эти берега анархию и бомбистов, наемных убийц, «Черную руку».[15]Теперь, собравшись, по слухам, в некую сеть под названием omertà,[16]они подгребли под себя весь подпольный рынок алкоголя.

И от него ждут, что он станет им помогать?

Будет работать на них?

Целовать им кольца?

Он закрыл дверцу телефонной будки, убрал часы в карман и зашагал к машине.

Два дня он рассматривал этот клочок бумаги. Два дня он молился Богу, тому самому, которого, как он боялся, не существует. Молился о наставлении. Молился за своего сына, который сидит в этих гранитных стенах.

В субботу, как всегда, у Томаса был выходной, и он стоял на приставной лестнице, перекрашивая черные карнизы своего дома на Кей-стрит, когда к нему подошел какой-то человек, чтобы спросить дорогу. День был жаркий и влажный, издалека наплывали волнистые лиловые тучи. Через окно на третьем этаже он заглянул в комнату, где когда-то жил Эйден. Она три года простояла пустой, а потом его жена Эллен заняла ее под домашнюю швейную мастерскую. Два года назад она умерла во сне, и теперь комната снова опустела, в ней оставалась лишь швейная машина с ножным приводом да деревянная вешалка, на которой размещались вещи, еще два года назад ждавшие починки. Томас окунул кисть в банку. Это помещение навсегда останется комнатой Эйдена.

— Я тут немного заплутал.

Томас посмотрел с лестницы вниз, на мужчину, стоявшего на тротуаре в тридцати футах под ним. Голубой льняной костюм в полоску, белая рубашка, красный галстук-бабочка, без шляпы.

— Чем вам помочь? — спросил Томас.

— Я ищу баню на Эль-стрит.

Отсюда Томас мог увидеть эту баню, и не только ее крышу, а и все кирпичное сооружение. И небольшую бухточку за ней, и за бухточкой — Атлантический океан, простирающийся на запад, до самой его родины.

— В конце этой улицы.

Томас показал, кивнул ему и вернулся к покраске.

Незнакомец произнес:

— Прямо в конце улицы, да? Вон там?

Томас снова повернулся и кивнул. Теперь он внимательно смотрел на этого человека.

— Иногда я никак не могу свернуть с пути, — пожаловался тот. — С вами так бывает? Знаете, как вы должны поступить, но просто не можете свернуть?

Светлый волос, мягкий голос. Привлекательная, но незапоминающаяся внешность. Не высокий и не низенький, не толстый и не тощий.

— Нет, они его не убьют, — произнес он ласково.

Томас сказал: «Простите?» — и уронил кисть в банку.