Книга Знак неравенства - Наталия Терентьева

— Ну хорошо… — кивнул отец Григорий. — А хотя бы цвета какого?

— Темная… Черная или синяя…

— Ладно. А что они еще делают, черти эти?

— Они как будто сидят в телефонной трубке, слушают мои разговоры. При этом им совсем неинтересно, они вздыхают, грызут что-то…

Отец Григорий очень аккуратно спросил:

— У тебя голова часто болит, дочь моя?

Алена кивнула:

— Я понимаю, что вы подумали. Я знаю, кто слышит звуки и голоса. Нет, у меня голова вообще никогда не болит. Кстати, однажды и моя подруга тоже слышала, когда мы с ней разговаривали, как в трубке вдруг кто-то вздохнул и сказал: «Ой, блин…»

В прикрытые двери гостиной постучалась и вошла, не дожидаясь ответа, жена священника.

— Уснули девочки… Не помешаю?

— Иди, матушка, сюда. — Отец Григорий усадил ее рядом с собой на диване, взяв за руку. Он улыбнулся Алене: — Да, дочь моя, и что же еще?

— Еще советы дают, как выкидыш сделать.

Татьяна испуганно перекрестилась:

— Господь с тобой!

Отец Григорий мягко остановил жену:

— Погоди. — Он очень внимательно посмотрел Алене в глаза. — Значит, черти тебе советуют, как… избавиться от малыша? А ты что, хотела этого? Говорила с кем-то?

— Нет, никогда. Наоборот. Боялась потерять. И… боюсь. Это… моя первая беременность. И… я люблю Дениса.

— Это хорошо, что любишь, — кивнул отец Григорий. — Про чертей все?

— Нет. То есть… Может, это все и не связано… Женщина из-за меня коляску уронила, а в ней никого не было, только кукла… без живота… И бабка какая-то жуткая привязалась на улице, обещала, что я умру скоро… — Алена почувствовала, как от произнесенных слов у нее стало чаще биться сердце, но она все же договорила под внимательным взглядом священника и его жены: — и что… смерть у меня… в животе.

Отец Григорий остановил ее:

— Ну, хватит, хватит. И так ясно. Тебе уехать надо, дочь моя. Я уже думал об этом. Послушай-ка меня и не возражай сразу. Мой отец, Алексей Константинович, живет во Владимире. У него там прекрасный дом, две овчарки, умнейшие существа, садовник, женщина по дому помогает. А сам отец пишет книжки по военному искусству. Поживешь там. А может, приживешься, так и останешься, отец очень одинок. Человек он еще не старый…

Алена опустила голову.

— Спасибо, отец Григорий… Я подумаю.

— А другу твоему… Денису, сказать надо, что ребенок этот не его и что ты уехала к отцу ребенка. Отпустить его навеки, Дениса. Чтобы семью свою он не вздумал ломать. Иначе никому счастья не будет.

— Он и не думает…

— Это он сейчас. Потом по-другому будет.

Алена подняла глаза на священника:

— Он один живет…

— Один, да не с тобой, дочь моя. А как детеныша увидит, все переменится. И все дети тогда страдать будут — и те, и эти.

Девушка тихо ответила:

— У него… нет своих детей…

— Сколько он девочку ту растит? Двенадцать лет? Так она давно ему родной стала. И он для нее — отец родной. Это самое главное. А твой малыш пока его не знает. Пусть и не узнает никогда.

Алена почувствовала, что сейчас расплачется от неожиданных слов священника, но почему-то ей очень не хотелось плакать при нем. Она изо всех сил старалась сдержать слезы.

— Вот видишь, — спокойно продолжил отец Григорий, — ты уже страдаешь. Так хотя бы те страдать не будут. Женщина, жена его, и девочка, которая его отцом считает. Их пожалей… Они ни в чем не виноваты. Любят его и верят ему. И ты свой грех страданием искупишь. Денег не бери у него. Надо будет тебе денег — всегда люди добрые помогут. Да и Бог тебя не оставит, вот увидишь. Просить не стесняйся. Только не у него, не у Дениса своего — у других. Но раскаяться тебе надо сначала в грехе своем.

— И что… у моего ребенка не будет отца?

— У него будет мать — любящая, грех свой искупившая.

Алена, совершенно обескураженная, кивнула, через силу улыбнувшись, и, не в силах сразу осмыслить до конца его слова, проговорила:

— Хорошо.

Она посмотрела на Татьяну. Та опустила глаза. Священник сказал, обратившись к своей жене:

— У нее, вот у этой ангелицы, совершенно невероятное меццо-сопрано, а она себя не ценит. Знаешь, я сейчас, конечно, не божеский совет тебе дам, мирской, суетный, но не хорони ты талант свой, дочь моя. Тебе надо петь на сцене — дело очень грешное, но… Господь не забывает своих грешников, особенно раскаявшихся…

Алена встала.

— Я пойду, отец Григорий, спасибо.

Татьяна всплеснула руками:

— Да что ты? Батюшка, идемте за стол, пожалуйста.

Отец Григорий, внимательно взглянув на Алену, положил ей руку на голову:

— Бог милостив к нам.

Алена, осторожно освободившись от его руки, постаралась улыбнуться:

— Я пойду.

— Господь с тобой, — мягко ответил отец Григорий. — Я провожу. И вспомни мои слова: как только ты от Дениса откажешься, так и страхи твои все пройдут. Бесы попрячутся…

— Вы тоже думаете, что это бесы, да, отец Григорий?

Священник ничего не ответил, лишь неторопливо, размашисто перекрестил Алену.

* * *

Денис сидел в плетеном кресле на просторной террасе своего номера, положив ноги на кофейный столик, и в сотый раз набирал номер Лоры, тот, по которому он звонил первый раз. Сердитому мужику, которому, по-видимому, везде жилось несладко — и в ненавистной России, и в вожделенной земле обетованной, — Денис тоже еще пару раз позвонил, но, слыша все тот же голос, яростно оравший «шалом!», оставил попытки здесь найти Лору. Первый же номер или не отвечал — были длинные гудки, или же телефон был отключен, и Денис вновь и вновь слушал вежливо-равнодушное «Абонент временно заблокирован».

— Да что за бред такой… — Он отбросил телефон на соседнее кресло.

Глотнув мгновенно теплеющего на балконе пива, Денис опять взял телефон, набрал оба номера Алены, и городской, и мобильный, и здесь тоже послушал длинные гудки. Чуть поколебавшись, он ткнул в записной книжке телефона номер Киры.

Кира только-только начала занятие. Студенты с громким смехом обсуждали новую работу неисчерпаемого Федосеева, умудрявшегося за семестр попробовать себя в разных стилях и жанрах, с необыкновенной фантазией исполняя обычные «академические» задания. Сейчас он внимательно слушал, грызя большую кисточку, которую в задумчивости взял со стола возле себя. Его разноцветные волосы в этот раз были аккуратно причесаны и стянуты в короткий хвостик.

— Козлизм! Это просто козлизм! И что это такое — жилище киборгов? — Долговязый студент, чуть склонившись, обходил кругом большую легкую конструкцию, в которой вид предметов, составлявших композицию, менялся от ракурса, с которого на них смотреть.