Книга Город греха - Джеймс Эллрой

— Что сталось с тем корешом, Честер?

— Не знаю. Но вы вроде интересуетесь по поводу нарушения режима и даже не спрашиваете, где Марти живет?

— Как раз хотел поговорить об этом. Есть что сказать?

Браун покачал головой:

— Марти всегда держался особняком. Ни с кем дальше клуба не общался.

У Дэнни пересохло в горле:

— Гойнз гомосексуалист?

— Чего это?

— Голубой, педик, гомик? Мальчиков любит? Браун допил свой «Листерин» и вытер губы:

— Это вы зря. Нехорошо говорить гадости о человеке, который не сделал вам ничего плохого.

— Ну так ответь на мой вопрос, — сказал Дэнни. Музыкант открыл футляр; инструмента в нем не было — одни бутылочки с «Листерином» для полоскания рта. Честер отвернул пробку, неспешно сделал один долгий глоток.

— Это за Марти, — сказал он. — Я ж не такой дурак, как вы думаете, и знаю, что он умер. Не был он никаким гомиком. Может, с бабами он и не крутил, но курва буду — педом он не был.

Со сведениями, полученными от Честера Брауна, Дэнни кинулся к телефону-автомату. Первым делом он позвонил в объединенный полицейский архив, где выяснил, что Мартин Митчел Гойнз по обвинению в проникновении со взломом не задерживался, что никаких молодых светловолосых сообщников по двум уголовным делам, связанным с марихуаной, в его деле не значится, что в Сан-Фернандо примерно в 1942-1945 годах молодой человек с явными следами ожогов на лице по делам, связанным с мошенничеством и наркотиками, не задерживался.

Звонок на коммутатор участка Западного Голливуда свел его с обиженной Карен Хилтшер. Она сказала, что ее долгие переговоры с тюремным архивом по досье секс-преступников дали такой результат: ни у кого из четырех осужденных не было группы крови 0+. Ответили на запрос и Сан-Квентин и Лексингтон. Оттуда сообщили, что Мартин Гойнз в заключении держался особняком, а его адвокат в Лексингтоне упомянул, что Гойнз до сих пор не появился у социального работника, который им занимался, и после возвращения в Лос-Анджелес ничего не сообщил даже о месте жительства. На всякий случай Дэнни попросил Карен посмотреть в участковом архиве дела на грабителей, имевших отношение к джазу, и уточнить, не проходит ли по тамошним документам парень с обожженным лицом, который любит джаз. Разобиженная девушка все же согласилась порыться в бумагах. Дэнни повесил трубку, решив, что обед, которого он так страшился и который он обещал Карен, придется устроить уже не у Майка Лаймана, а в более роскошной «Кокосовой роще», чтобы умаслить девушку.

В час дня Дэнни от нечего делать снова решил проутюжить уже знакомые тротуары и мостовые. Он поехал в негритянский квартал и битых четыре часа опрашивал жителей прилегающих к Сентрал-авеню улиц и переулков о Гойнзе и седовласом человеке. В сумерках он вернулся в Западный Голливуд, припарковал машину на углу Сансет и Дохини и стал обходить дома на холмах северной стороны и по южной стороне ближе к бульвару Санта-Моника. В голове у него вертелась неотвязная мысль: почему, чтобы избавиться от трупа, убийца выбрал именно Аллегро-стрит. Если убийца живет где-то поблизости, это дало ему достаточно времени для истязания мертвого Гойнза, Аллегро же он выбрал, просто чтобы поиздеваться над полицией. Машину он бросил там, чтобы сбить полицию со следа, а живет он совсем в другом месте. Эта версия вела к другим заключениям «субъективного мышления» — фундаментального принципа Ганса Маслика. Тут Дэнни подумал, что собственный автомобиль оставил убийца где-то поблизости, чтобы тут же уехать, и новогодним утром, утомленный и опустошенный после приступов безумной ярости, прогуливался по Стрипу, смешавшись с праздничной толпой.

И тут Дэнни стало жутко.

В своей знаменитой работе Маслик описывал метод психоанализа, разработанный им в ходе исследований, проводившихся совместно с Зигмундом Фрейдом. Метод получил название «Мысленная кинокамера» и заключался в представлении деталей и обстоятельств так, как это мог видеть сам преступник. При этом воспроизводились все ракурсы и оптико-механические приемы современной кинокамеры. Глаза исследователя становились объективом, который может наезжать на предмет и удаляться, показывать застывший крупный план, выбирать детали заднего плана и давать картине преступления свое толкование. Этот прием вспомнился Дэнни, когда он был между Сансет и Горн: попробовать представить себе, что сейчас 3 часа 45 минут новогодней ночи, и взглянуть на окружение глазами маньяка, идущего домой или к своей машине в толпе гуляк-полуночников и пытающегося обрести душевное равновесие. Но он не увидел ни толп людей на Стрипе, ни очереди в ресторан «Мокамбо», ни служащих за конторкой мотеля «Джек Драйв». Тогда он сразу «включил» крупный план пустых глазниц Мартина Гойнза, его внутренностей и паха, на многократно увеличенный труп в цветном исполнении, подготовленный для посмертного вскрытия. Перед ним вильнула машина; по коже побежали мурашки, калейдоскопом мелькали образы саксофониста Коулмена, похожего на него персонажа из фильма, на котором он был с Карен, Тима… Направил «мысленную кинокамеру» на прохожих, но в его объективе заплясали уроды…

Он еще долго приходил в себя после этого эксперимента. Вспомнил: ведь он со вчерашнего дня ничего еще не ел. Решил погодить со своей дозой бурбона и пройти весь Стрип с незамутненной головой. Чтобы окончательно отойти, нужно было заняться простой полицейской работой: обойти все ночные клубы и рестораны и задать вопросы о высоком седом человеке в новогоднюю ночь.

Так он и сделал.

И снова никакого результата.

Два часа потрачены впустую.

Один и тот же ответ он получил в «Сирано», «Голубой комнате Дэйва», «Сайро», «Мокамбо», «ЛаРю», в «Кофе Боба», «Шерри», «Логове Бруно» и в «Кинокафе»: никто не вспомнил одинокого высокого седого человека.

Была уже полночь, когда Дэнни сел за руль и отправился в «Лунный свет» выпить свои четыре рюмки. Дженис Модайн, его лучшая осведомительница, ходит с лотком сигарет между столиками с редкими ночными клиентами. В закрытых кабинках целуются влюбленные парочки, другие, нежно обнявшись, танцуют под медленные ритмы баллад, льющиеся из музыкального автомата. Дэнни сел в кабинку, спиной к эстраде. Через минуту появилась Дженис с четырьмя рюмками и водой со льдом на подносе.

Дэнни быстро опрокинул в себя все рюмки. На Дженис он не смотрел — намек, чтобы она оставила его одного. Ему не хотелось выслушивать от нее слова благодарности: Дэнни удалось замять выдвинутые против Дженис обвинения в занятиях проституцией. Свежие сплетни о Микки Коэне ему тоже были ни к чему. Бесполезно, ведь главный уголовник на участке Западного Голливуда держит в кармане всю полицию участка. Его уловка не удалась: девушка, изображая смущение, осталась стоять перед ним. С плеча у нее соскользнула одна бретелька, потом и вторая. Дэнни подождал, пока виски начнет действовать, и освещение в баре, казавшееся странным, снова станет обычным. Он сказал:

— Садись и рассказывай, что тебе надо, пока платье с тебя совсем не свалилось.

Дженис поправила свои бретельки и села напротив Дэнни: