Книга Капитан Сорви-голова - Луи Буссенар

Сегодня еще раз, и более чем когда-либо, противник оказался вынужденным бросить на первую линию огня шотландскую пехоту.

Но неужели это те самые гайлендеры, которые еще недавно так гордились своей живописной формой?

Куда девались их красные мундиры? А килты, эти знаменитые шотландские юбочки в разноцветную клетку? А чулки с отворотами? А белые гетры и башмаки с пряжками? Все заменил хаки. Горделивый сын гор превратился в невзрачного пехотинца, одетого в мундир, брюки и гетры цвета дикого каштана. На смену яркому пледу пришло одеяло цвета лошадиного помета. Единственным воспоминанием о форме, которой он так гордился, служит большой, окаймленный мехом кожаный кошель, словно котомка нищего, висящий у него на животе[70].

Но не одежда красит человека, и не красный казакин и килт делают отважными гордонцев. И под формой хаки шотландский солдат сохранил всю отвагу и стойкость гайлендеров. Прикрывшись цепью стрелков, их бригада выступает парадным маршем, в то время как английская артиллерия, заняв позиции на флангах, осыпает буров градом снарядов и шрапнели.

Последние отвечают им тем же, и не без успеха. Артиллерийская прислуга буров работает с изумительной точностью, внося жестокое опустошение в ряды англичан. Время от времени и «Длинный Том», оглушая прислугу своим громоподобным грохотом, тоже посылает англичанам свой чудовищный снаряд.

Сорви-голова прижал к глазам полевой бинокль, как бы следя за полетом ядра, и, увидев, что оно опрокинуло вражескую пушку вместе с ее прислугой и конями, радостно воскликнул:

— В самую точку!.. Браво, господин Леон, браво!

Леон — француз на службе южноафриканских республик. Один из тех, кто вместе с Галопо, Грюнсбургом, графом Виллебуа-Марей и многими другими храбрецами примчался сюда, чтобы пролить свою кровь за священное дело свободы. Выдающийся инженер, Леон взялся исполнять у буров обязанности артиллериста. Под его руководством передвигались и устанавливались все эти смертоносные орудия, он давал точный прицел и, как выразился Сорви-голова, бил в самую точку.

Очень скоро Леон стал изумительным артиллеристом. Англичане, которым он причинял огромный урон, с яростью произносили его имя.

Шотландская бригада приближалась. Завязалась перестрелка.

Молокососы, занявшие отведенную им позицию, оживленно болтали. Точнее, Молокососы-иностранцы. Ибо у молодых буров уже проявлялась отличительная черта ИХ национального характера — молчаливость.

Поль Поттер заряжал свое ружье. Работа не из быстрых: надо засыпать порох в дуло, опустить туда с помощью шомпола пулю, обернутую в пропитанный жиром пыж, потом надеть на затравочный стержень медный пистон… Такая процедура отнимала добрых полминуты, тогда как маузеры успевали сделать за то же время десяток выстрелов. Но юный бур дорожил не столько количеством, сколько качеством выстрелов.

— Вот и все, — спокойно произнес он. — Ружье к вашим услугам, господа «белые шарфы»!

Все английское командование, от генерала до младшего офицера, носило как отличительные знаки своего звания белые шелковые шарфы. Таким образом, нетрудно сообразить, к кому относились грозные слова юного бура: «Ружье к вашим услугам, господа «белые шарфы»!

— А разве хороший маузер хуже услужил бы им? — спросил Сорви-голова.

— Ах, не говори ты мне о современном оружии! — возразил Поль Поттер голосом, в котором так и звучала нотка злопамятства. — Оно, видишь ли, не убивает. Вспомни госпиталь под Ледисмитом. Гуманная пуля… Ну нет! Пуля моего «роёра» не знает пощады. Тот, в кого она попадает, обречен. Да вот, можешь сам убедиться… Видишь того офицера, налево от нас?.. Да, да, того самого, что взмахнул саблей.

Офицер, о котором говорил Поль, находился на расстоянии не менее пятисот метров. Несмотря на это, острое зрение молодого бура уловило даже движение его руки.

Поль слегка приподнял дуло старинного ружья, секунды три прицеливался и спустил курок. Раздался сильный выстрел, и когда густой дым рассеялся, Сорви-голова, не отрывавший глаз от бинокля, увидел, как офицер судорожно схватился рукой за грудь, замер на секунду и грохнулся, растянувшись ничком.

— Ужасно! — невольно вырвалось у начальника Молокососов.

А Поль, вынув из кармана нож, сделал зарубку на прикладе ружья, затем поднял курок, прочистил дуло и снова методично, не торопясь, как охотник, обстреливающий выводок куропаток, зарядил свой «роер».

Засыпать порох из бычьего рога, доставать пулю из кожаной сумки, укладывать ее в пропитанный жиром пыж, надевать пистон на затравочный стержень — вся эта процедура кажется начальнику Молокососов слишком долгой. Он стреляет без передышки.

— Двенадцатый с тех пор, как мать принесла мне ружье моего покойного отца, — бормочет Поль.

— Что двенадцатый? — удивляется Сорви-голова.

— Этот офицер. Одиннадцатый номер был артиллерийский капитан…

— Адамс! — воскликнул Сорви-голова. — Из четвертой батареи! Так это ты его убил?

— Да. Он потешался над нами. Самые меткие стрелки не могли его достать. Я же мигом снял его с коня.

— Так, значит, ты ничего не знаешь? Ведь он же… это был один из палачей твоего отца.

У Поля вырвался звук, похожий па радостный рев.

— А, так это был он? Тот самый бандит?.. Благодарю, Жан!.. Ты даже не представляешь, какую доставил мне радость!.. Слышишь, отец? Ты отомщен. Ты страшно отомщен!

Между тем мужественные шотландцы, охваченные адским ливнем пуль, явно заколебались. Их шеренги, поредевшие от уничтожающего огня буров, дрогнули.

— Сомкнуться! Сомкнуть ряды! — то и дело кричали офицеры.

Строй сомкнулся, но не двинулся с места. Человеческая волна разбилась об ураган снарядов.

Еще несколько мгновений — и начнется беспорядочное отступление, быть может, бегство.

Генерал Уошоп, командовавший атакой, понял грозившую им опасность.

Это был старый вояка, отважный и добрый. Солдаты шотландской бригады обожали его, а он всех их знал по именам. Вся его военная служба прошла в войсках гайлендеров Гордона. Он, единственный из всех, категорически отказавшись от хаки, носил еще нарядное обмундирование гордонцев.

Когда накануне лорд Митуэн приказал ему предпринять лобовую атаку позиций буров, генерал Уошоп почтительно заметил ему, что подобная задача выше человеческих сил. Но Митуэн заупрямился так же, как Уайт в деле при Ледисмите. Он недооценивал буров, их твердое, как гранит, несокрушимое упорство. Он верил в победу и требовал ее во что бы то ни стало. Уошопу оставалось либо повиноваться, либо отдать свою шпагу.