Книга Женщина со шрамом - Филлис Дороти Джеймс

В темноте она едва могла разглядеть белую фигуру, повязанную голову, маску на лице. По стеклу полуоткрытого окна двигалась рука — но это была не человеческая рука. Кровь никогда не текла в жилах этой бескостной плоти. Рука, такая розовато-белая, что казалась только что отсеченной от предплечья, медленно двигалась в пространстве к своей загадочной цели. Совершенно бесшумно эта рука задвинула шпингалет и, перемещаясь осторожно и элегантно, сдержанными движениями, медленно задернула на окне шторы. Тьма в комнате стала еще гуще. Теперь тут было уже не просто отсутствие света, но удушающее сгущение воздуха — оно не позволяло нормально дышать. Рода говорила себе, что это, должно быть, галлюцинация, порожденная ее полусонным состоянием, и одну блаженную минуту она смотрела на белую фигуру, совершенно избавившись от страха и ожидая, чтобы видение растворилось в темноте комнаты. Но затем ее покинула последняя надежда.

Белое видение снова стояло у кровати, глядя вниз, на Роду. Рода могла разглядеть лишь белую бесформенную фигуру: глаза, уставившиеся в ее собственные глаза, возможно, и были безжалостными, но Рода видела лишь черную прорезь маски. Она услышала слова, но не поняла их смысла. С невероятным усилием она приподняла с подушки голову и попыталась хрипло протестовать. В тот же момент время остановилось, и в охватившем ее ужасе единственное, что она осознала, был запах — слабый запах крахмального белья. Из темноты, наклонившись над ней, нависало лицо ее отца. Не такое, каким она помнила его все эти тридцать лет, а то, каким она знала его совсем недолго, в раннем детстве — молодое, счастливое, склоняющееся над ее кроваткой. Она подняла руку — потрогать накладку, но рука была слишком тяжела и упала обратно. Рода попыталась заговорить, сделать какое-то движение. Ей хотелось сказать: «Посмотри на меня, я от него избавилась». Но казалось, ее члены окованы железом… Все же она ухитрилась, дрожа, поднять правую руку и коснуться накладки, прикрывающей шрам.

Рода уже поняла, что это — смерть, и с этим пониманием к ней пришел нежданный покой, чувство освобождения. В этот момент сильная рука, бескожная, нечеловеческая, сжала ей шею, толкнув голову назад, на подушку; всей своей тяжестью привидение надавило Роде на горло. Она не закрыла глаза перед лицом смерти, не стала сопротивляться. Темнота палаты сомкнулась вокруг нее, обращаясь в конечную тьму, где умолкают все чувства.

16

В двенадцать минут восьмого Кимберли на кухне начала беспокоиться. Сестра Холланд предупредила ее, что мисс Грэдвин просила принести ей поднос с утренним чаем ровно в семь часов. Время было более раннее, чем в первый приезд мисс Грэдвин в Манор, но сестра Холланд сказала, чтобы Ким была готова заварить чай именно в семь часов, и она приготовила поднос в шесть сорок пять, а заварной чайник поставила на теплую плиту, чтобы он согрелся.

Но вот уже двенадцать минут восьмого, а звонка все нет. Ким знала — Дину нужно помочь приготовить завтрак: эта задача неожиданно осложнилась. Мистер Чандлер-Пауэлл просил сервировать ему завтрак в его квартире, что было необычно, а мисс Крессет, которая всегда готовила себе завтрак сама, в своей маленькой кухне, и вообще горячих завтраков не признавала, вдруг позвонила, чтобы сообщить, что будет завтракать с домочадцами в столовой в семь тридцать. К тому же она почему-то особенно беспокоилась о том, чтобы бекон был, как положено, хрустящим, а яйцо — свежим, как будто, подумала Ким, хоть одно яйцо, поданное в Маноре, не было свежим и от кур, находящихся на свободном выгуле, о чем мисс Крессет знала не хуже, чем сама Ким. Еще одной причиной для беспокойства оказалась Шарон: она еще не появилась, хотя в ее обязанности входило накрыть стол к завтраку и включить плитки для подогрева блюд. Ким не хотелось подниматься наверх и будить Шарон: вдруг позвонит мисс Грэдвин, а ее не будет.

Поволновавшись еще немножко из-за того, правильно ли установлены на подносе чашка с блюдцем и молочник, она повернула к Дину сморщившееся от тревоги лицо.

— Может, мне лучше отнести поднос наверх? Сестра сказала — в семь. Может, она имела в виду, что мне не надо ждать звонка, что мисс Грэдвин будет ждать меня ровно в семь?

Ее лицо, так похожее на лицо встревоженного ребенка, как всегда, вызвало у Дина чувство любви и жалости, чуть окрашенное раздражением. Он подошел к телефону.

— Сестра, это Дин. Мисс Грэдвин не позвонила насчет чая. Нам подождать, или вы хотите, чтобы Ким приготовила чай сейчас и отнесла наверх?

Звонок не занял и минуты. Положив трубку, Дин сказал:

— Отнеси чай наверх сейчас. Сестра говорит — постучи в дверь перед тем, как войти. Она сама отнесет его в спальню мисс Грэдвин.

— Я думаю, она захочет «даржилинг», как в прошлый раз, и печенье. Сестра ничего не говорила про другое.

Дин, занятый у плиты — он жарил яичницу, — сказал только:

— Не захочет печенья, оставит на подносе.

Чайник вскипел быстро, через несколько минут чай был уже готов. Дин, как всегда, прошел вместе с Ким к лифту и, открыв дверь, сам нажал на кнопку, чтобы жена могла держать поднос обеими руками. Выйдя из лифта, Ким увидела сестру Холланд, выходящую из своей гостиной. Она ожидала, что та заберет у нее поднос, но сестра, бросив на поднос беглый взгляд, открыла дверь палаты мисс Грэдвин, явно предполагая, что Ким последует за ней. Может, это и неудивительно, подумала Ким, не дело сестры носить пациентам подносы с утренним чаем. Тем более что сестра держала в руке фонарик, так что в любом случае ей было бы трудно забрать поднос.

В гостиной было темно. Сестра зажгла свет, и они подошли к двери в спальню. Сестра медленно и бесшумно открыла дверь. Эта комната тоже была погружена во тьму, и в ней не слышалось ни звука, даже тех тихих шумов, что бывают слышны, когда в комнате кто-то дышит. Должно быть, мисс Грэдвин спит очень крепко. Какая жуткая тишина, подумала Ким, вроде входишь в пустую комнату. Подносы с утренним чаем обычно не казались ей тяжелыми, но этот с каждой секундой становился все тяжелее и тяжелее. Ким остановилась в дверях, не выпуская его из рук. Если мисс Грэдвин проснется поздно, придется приготовить ей свежий чай. Нет смысла оставлять этот, он перестоится и остынет.

Сестра Холланд сказала:

— Если она еще спит, незачем ее будить. — В голосе ее не слышалось никакого беспокойства. — Я только проверю, все ли с ней в порядке.

Она подошла к кровати, провела лунным лучом фонарика по лежащей на спине фигуре и вдруг переключила фонарь на полную яркость. Потом выключила его, и во тьме Ким услышала ее высокий, напряженный голос, совсем непохожий на голос сестры Холланд:

— Отойди, Ким, — сказала она. — Не входи. Не смотри! Не смотри!

Но Ким уже посмотрела — и в те несколько оглушающих секунд, что горел фонарь, успела увидеть гротескный образ смерти: темные волосы, рассыпавшиеся по подушке, сжатые кулаки, поднятые, как кулаки боксера, один открытый глаз и посиневшая, вся в пятнах шея. А голова — она вовсе не была головой мисс Грэдвин, она была ничья, ярко-красная, словно отдельная от тела голова, муляж, не имеющий ничего общего с чем бы то ни было живым. Ким услышала треск упавшего на ковер фарфора и, едва добравшись до кресла в гостиной, упала в него; ее тут же вырвало. Отвратительный запах ударил ей в ноздри, и последним, что ощутила Ким, прежде чем потерять сознание, был новый страх — что скажет мисс Крессет, увидев испорченное кресло?