Книга Песни мертвых соловьев - Артем Мичурин

– Заводи уже, время идет.

– Умеешь? Я не понял.

– Поехали.

– Нет, ты ответь.

Старый козел. Вот бывают же такие – ткнутся языком в больное место, и мусолят, и мусолят. Не умею я плавать. Не у-ме-ю. Пробовал однажды, на прудах за железкой – еле откачали. С тех пор боюсь глубокой воды. Ничего не могу с этим поделать. Как только чувствую под собой глубину, прямо судорога бьет и дыхание перехватывает. Легкие тут же вспоминают, каков это – воды нахлебаться. Ой бля… Тут как-то раз опытом делились с коллегой – нормальный вроде мужик, никогда о нем плохого не думал, – и начал он про методы свои рассказывать, дескать, до чего же эффективно утопление. Кладешь, говорит, терпилу на спину, фиксируешь голову, тряпку ему поверх морды, и не спеша водичкой поливаешь, так, чтобы струя не прерывалась хотя бы минуту. Рассказывает, сука, медленно так, обстоятельно и ухмыляется. Тварь. Я проткнул ему оба легких и вскрыл трахею. Как-то само собой вышло. Ни при каких обстоятельствах не стану топить человека, кем бы он ни был. Загнать иглу под ноготь, раздавить пальцы, разбить сустав, обработать паяльной лампой, пощекотать ливер – всегда пожалуйста. Но топить – нет. Понимаю, что эта причуда мне когда-нибудь аукнется, а перебороть не могу.

– За-во-ди, – ладонь зачесалась, вожделея ребристую рукоять ножа.

Но у Николая Евгеньевича хватило ума не продолжать бестактно начатую тему. Он очень своевременно разобрался с зажиганием, и «ласточка», надрывно прокашлявшись, покатила к открывающимся воротам.

Спустя час с копейками самодвижущийся металлолом проскрежетал тормозами и остановился на песчаном берегу.

Бойня помог выгрузить мое утлое плавсредство.

– Ну, – протянул он руку, – ни пуха. Аккуратнее там.

– К черту.

Через минуту я остался в компании кружащих высоко над головой чаек и квакающих в заболоченных протоках жаб.

«Аккуратнее там». Эх, там бы еще оказаться, можно будет спокойно вздохнуть. Ширина Оки в том месте, где мне предстояло начать форсирование, была примерно полкилометра, но, учитывая течение, предстояло проплыть метров семьсот. Семь ебаных сотен метров холодной черной дряни, которая только и ждет, чтобы затащить тебя в свое безвоздушное чрево, заполнить собой твои нос, рот, горло, легкие…

В такие минуты невольно становишься верующим. Вот и я, неумело перекрестившись, спустил лодку на воду, залез в нее и со словами молитвы за спасение души – дурное влияние Святых – отчалил.

Если б не эта чертова боязнь глубины, Ока, наверное, показалась бы мне красивой – широкая, темная, омывающая живописно изрезанные протоками берега и песчаные отмели. Она брала начало под Орлом и, петляя наподобие кишки, тянулась на север, где упиралась дефекационным – если уж продолжать аналогию – отверстием в руины Нижнего Новгорода.

Вот такое путешествие я точно не хотел бы совершить. Потому вцепился в весло и принялся усердно грести.

Сколько я греб, сказать трудно. По ощущениям так не меньше часа, но на самом деле, наверное, минут пятнадцать, а то и меньше. За это время мимо меня успела проплыть какая-то хрень, издали напоминающая утопленника, а ближе к середине реки едва разминулся с полусгнившей козой. Вначале тоже подумал, что человек – шкура от туши отслоилась, оголив почерневшее мясо, и тянулась позади, как лохмотья одежды, – но рогатая башка опровергла мои догадки. Хотя, справедливости ради, нынче и рога – не самое веское доказательство. Встречал я экземпляры хомо сапиенс гораздо менее походящие на человека, чем та коза.

В конце концов проклятая Ока осталась позади. Я вытащил лодку на берег и заныкал в кустах – вдруг пригодится.

От места высадки до Чаадаево, по моим расчетам, было километров пять. Маршрут пролегал через лес, минуя расположенную поблизости деревушку. Не то чтобы я опасался встреч с местными, но, как говорится, береженого бог бережет. Это в городах народ ко всему привычный, а деревенские с чужаками держат ухо востро. Оно и понятно. Кому взбредет в башку шастать одному по лесам? Уж точно не доброму человеку. Деревенский мужик простоват, но не глуп. И чрезвычайно хозяйственен. Поглядит с хитрым прищуром вслед одинокому путнику, подумает, оценит, сходит домой за ружьишком, пару соседей кликнет… Человек-то, может, и недобрый, но вот добра на нем изрядно. Зачем же упускать? А мне шум ни к чему. Да и без шума нехорошо получится, если одновременно с моим приходом в Чаадаево прилетит весть о свежих трупах, обнаруженных неподалеку. Так что лучше уж лесом.

Тем более что лес в эту пору чудесен. А муромский… О-о, муромский лес – моя слабость. Вот, казалось бы, вырос я, можно сказать, в степи, только ее одну долгие годы и видел, но любви к малой родине не питаю. Одно слово – пустошь. А здесь – буйство растительности. Особенно люблю местные сосны – громадные, прямые, будто мачты, с золотисто-желтой корой. А молодняк, что по опушкам насеялся, совсем как елки, только хвоя раза в четыре длиннее. Стоят такие сугробы зеленые с шишками – красота.

Солнечным осенним днем в лесу благодать. Прохладно, свежо. Комары уже сдохли, мухи спят. Под ногами мох. Идешь по нему – будто по перине ступаешь. А воздух какой. М-м-м… Сосновый аромат ноздри ласкает. Ни пылищи тебе, ни ветра пронизывающего. Эх. Если б не работа, вот честное слово, перебрался бы сюда. А что? Пять-шесть местных к строительству привлечь на добровольно-принудительной основе, они топорами да фуганками махать любят, инструментом обеспечу. Одна беда – сторожить их нужно неусыпно. Тут не Арзамас. Придется нанимать за свои кровные. Ну ладно. Построят мне избу с печкой. Небольшую, лишь бы переночевать было где. Черт. Для печки кирпичи нужны. В Муроме купить можно. А подвал? Без подвала нельзя. И желательно забетонированный. Только вот как в лес кирпичей с цементом натаскать? Не на своем же горбу? Выходит, дорога рядом быть должна. А где дорога, там люди. Будут шастать туда-сюда, уединение нарушать. Глядишь, и подпалят еще. Мутантов-то на этой стороне не жалуют. Ну и нахуя, спрашивается, мне такое счастье?..

С этими горестными мыслями я и подошел к промежуточному пункту назначения.

Чаадаево – большое село, домов на триста, в отличие, к примеру, от огороженных стеной Ковардиц, вело куда более открытый образ жизни. Никаких тебе фортификаций, все цивильно и, я бы даже сказал, уютно, если б не местные жители. Как говаривал персонаж одной книжки – английский король, если память мне не изменяет: «Главная проблема Шотландии в том, что в ней слишком много шотландцев». Вот и здесь так же.

Жили чаадаевцы за счет скотины. На восемьсот человек держали общее стадо в тысячу молочных коров. Кроме того, в селе имелись маслобойня и сыроварня, выдающие продукцию во вполне себе промышленных масштабах, а также распространяющие по округе весьма специфический аромат. Даже не знаю, что хуже – помойно-отхожая вонь арзамасских закоулков или это.

Время уже близилось к вечеру, и я отправился на постоялый двор. Вообще, как только я перестал в своей работе ограничиваться Арзамасом и близлежащими территориями, у моих глаз выявился один, но большой изъян – оказывается, они имеют нехорошую особенность будить низменные ксенофобские инстинкты среди лацевского населения. Днем все нормально, а вот в сумерках… И чего я только не пробовал! Даже очки себе с затемнением купил. Но выяснилось, что на человека, расхаживающего вечером в темных очках, лацы реагируют с ничуть не меньшим подозрением. Пришлось отказаться, взяв за привычку поглубже укрывать голову капюшоном.