Книга Искусство путешествовать - Ален де Боттон

В итоге ко времени смерти поэта (а скончался он в возрасте восьмидесяти лет в 1850 году, когда половину населения Англии и Уэльса уже составляли городские жители) практически все серьезные и уважаемые критики уже, похоже, разделяли предложенную Вордсвортом концепцию регулярных выездов на природу как противоядия вреду, наносимому человеку жизнью в большом городе.

4

В какой-то мере претензии к городу заключались в недовольстве задымленным воздухом, скученном проживании больших масс людей, распространенной бедности и общей неприглядности большинства кварталов. Впрочем, введение норм предельно допустимой концентрации вредных веществ в воздухе, равно как и облагораживание и расчистка трущоб, вряд ли бы заставили Вордсворта воздержаться от дальнейшей критики. Его в гораздо большей степени беспокоил вред, который наносит город нашим душам, чем его негативное влияние на наше физическое здоровье.

Поэт обвинял город в потакании самым опасным, разрушительным для человеческой души чувствам — стремлению занять как можно более высокую ступень в общественной иерархии, зависти к успехам и достижениям окружающих, в тщеславии и непреодолимом желании производить эффектное впечатление на всех вокруг, включая совершенно незнакомых людей. Горожане лишены объемного, перспективного видения мира, заявлял он. Они находятся в плену того, что говорят окружающие, — будь то на улице или же за обеденным столом. Даже хорошо обеспеченные всем необходимым, они стремятся к обладанию все новыми и новыми вещами, которые на самом деле им не нужны и которые в итоге ничуть не делают их более счастливыми. В переполненном людьми тесном пространстве нормальные дружеские и искренние отношения устанавливаются гораздо труднее, чем при жизни в оторванных от шумного мира особняках и усадьбах. «Есть вещи, неподвластные моему разуму, — писал Вордсворт о своем пребывании в Лондоне, — Я так и не понял, как можно жить буквально бок о бок с людьми и оставаться совершенно чужими друг другу; как можно жить и не знать, как зовут твоих ближайших соседей».

Меня самого тоже мучает многое, что было непонятно Вордсворту, неприемлемо для него. За несколько месяцев до поездки в Озерный край со мной произошел такой случай: я сбежал с какого-то светского мероприятия, проводившегося в самом центре Лондона — этого «шумного мира людей и вещей» («Прелюдия»). Чтобы успокоиться и постараться избавиться от зависти к другим и мыслей о собственном положении в обществе, я решил пройтись пешком.

Через некоторое время мне довелось испытать прилив положительных эмоций, вызванный появлением в небе прямо над моей головой какого-то странного, необычного объекта. Несмотря на темное время суток, я даже попытался сфотографировать его лежавшей у меня в кармане «мыльницей». Облаку — а это было именно оно — каким-то непостижимым образом удалось умиротворить меня, вернуть покой в мои мысли и душу. Лишь несколько раз до этого мне доводилось вот так, в полной мере, испытывать искупительное воздействие сил природы, о котором столько писал Вордсворт. Облако появилось над районом, где я находился, буквально за несколько минут до того, как я обратил на него внимание. Судя по сильному, дувшему с запада ветру, задержаться там надолго ему бы не удалось. Огни окружавших меня офисных зданий подсвечивали облако по краям каким-то декадентским флюоресцирующим светом, отчего оно становилось похоже на дряхлого, стоящего одной ногой в могиле старика, которого зачем-то «украсили» по поводу праздника новогодним «дождиком» и серпантином. Тем не менее сердцевина тучи гранитно-серого цвета не переставала вызывать уважение и напоминать о том, что это метеорологическое явление порождено могучими силами взаимодействия великих стихий — моря и воздуха. Вскоре облаку предстояло проплыть над эссекскими полями, над болотистыми низменностями и прибрежными нефтеперерабатывающими заводами, а затем оказаться над бурными, мятежными волнами Северного моря.

Я шел к автобусной остановке и не спускал глаз с небесного явления, чувствуя, как с каждым шагом мои мысли успокаиваются, беспокойство стихает, а душа все больше наполняется тем настроением, которое кривоногий, передвигавшийся вприпрыжку поэт так замечательно передал в стихотворении, посвященном уэльской долине[10]:

Когда б в природной колыбели

качали нас до седины

и мы возвышенно робели

под взглядом Жизни ледяным, —

как просто было бы клевретам,

завистникам, клеветникам

нас, обольщенных вечным летом,

прибрать к рукам.

И связывать опасной связью

свою улыбку водолазью

с улыбкой ангельской иной.

…Но так, увы, заведено,

что эта дивная опека

не достигает человека.

5

Летом 1798 года Вордсворт с сестрой приехали в Уэльс, чтобы погулять по долине реки Уай. Именно в ходе этих прогулок Уильяму было суждено испытать откровение и осознать в полной мере величие и могущество Природы, познать то, что впоследствии звучало в его поэзии долгие годы, до самого конца жизни. В этой долине поэт однажды уже бывал — пятью годами ранее ему уже доводилось гулять по окрестностям. Время, прошедшее между этими двумя поездками, оказалось для Вордсворта непростым и не слишком счастливым. Несколько лет он прожил в Лондоне — городе, внушавшем ему ужас. Читая Годвина, он болезненно менял свои политические взгляды, дружба с Кольриджем коренным образом преобразила его представление о роли поэта в обществе. Ему довелось и побывать в революционной Франции, охваченной робеспьеровским террором.

Вновь оказавшись в Уай, Вордсворт находит подходящий пригорок, садится под раскидистым кленом, окидывает взглядом долину, текущую по ней реку, окружающие ее обрывистые берега, поля с живыми изгородями, леса — и в его душе рождается творческий порыв. В этот день Вордсворт пишет, наверное, лучшее свое стихотворение. По крайней мере, по его собственным словам, «ни одно из моих стихотворений не было написано в более приятных для меня обстоятельствах, чем это», — поясняет он, вспоминая, как создавались «Строки, написанные в нескольких милях от Тинтернского аббатства», которым он предпослал такой подзаголовок: «Вновь побывав на берегах реки Уай в ходе долгой поездки». Эти стихи стали настоящей одой целительным силам природы.

Простой природы дивные черты

Я позабыл и слепо жил под небом

Мятежных городов. Я был на «ты»

С галантерейщиком, торговцем хлебом.

И одиночество чужих квартир,

Как горькую микстуру, поглотил.

Она в моей крови перебродила

(или я сам — в крови — перебродил?).

Когда весь мир сгорает в лихорадке,

В тени и в резком солнечном луче —