Книга Контора Кука - Александр Мильштейн

— Так я и говорю, что она её выдумала! Ну, неважно, какая-то фобия, она этим как бы оправдывает своё желание сидеть по вечерам не у себя, а у меня. Но дальше — никакой близости, часто она вот именно просто сидит часами на балконе и смотрит в эту Grauzone, которая у меня там простирается, ты знаешь, ты видел… Неподвижно сидит и смотрит. Как истукан. А я в комнате с лэптопом… Иногда мы меняемся местами. В комнате она сидит на полу и смотрит в стену… Может часами так сидеть… Поначалу я усаживался рядом, клал руку ей на плечи, но нет — она её всегда убирала. «Не сейчас, не теперь», «сейчас я не могу», «как-нибудь», «в следующий раз»… Просто так сидит, и всё. Ну, или мы сидим вместе за столом, что-то жуём, но это же сравнительно недолго… длится. По сравнению с этим молчанием.

— М-да… Она хоть готовит?

— Нет. Едим полуфабрикаты, разогреваем в микроволновке.

— Ну, тогда точно гони её! На фиг она нужна? Это же жуть какая-то, то, что ты рассказываешь…

— Да-да, просто «Солярис», я недавно её выставил, можно сказать, за дверь. И даже посадил её в лифт. И даже сам туда сел — попрощался с ней на её шестом, поехал вниз, просто так пройтись, я недавно обнаружил, что маклерша не врала, и неподалёку внутри серой… действительно есть зелёная зона, просто она не видна с балкона, она в другой стороне, и в ней синяя зона — озеро то есть… Но так далеко я в тот вечер не пошёл, думал было поехать в город, куда-нибудь завеяться, какой-нибудь пик-ап… Но почему-то вернулся — а там она сидит.

— У неё что, и ключ уже есть от твоей квартиры?

— Нет! Но она мне так в тот раз забила мозги, что я забыл захлопнуть дверь… Наверно, я не думал выходить из дому, только проводить её до лифта… Но потом почувствовал, что даже в разных квартирах мы в одном доме. Притом в странном, где ключ от квартиры открывает и весь этот молл… и я, очевидно, решил побыть подальше от всего этого… Но куда ж ты денешься с подлодки… Дверь, короче, не захлопнул, а она это заметила, вернулась.

— А чем она забила тебе мозги? Ты же говоришь, она тихая, молчит?

— Тихая, да. Но от этой её тишины можно с ума сойти. А в тот раз она ещё и несла всякую чушь…

— А именно?

— Да ничего нового, смесь бытовой конспирологии…

— И антисемитизма?

— Да нет…

— Говори-говори, ты же знаешь, что я не антиантисемит, — улыбнулся Лев, — потому что у меня есть друзья антисемиты.

— Да говорю тебе, нет… Ну, может быть, она до этого просто не успела дойти, я её прервал, это было неинтересно, всё пережёванное тысячу раз всемирным троллем… Честно говоря, я был разочарован: зная её историю, я думал, что в голове у неё что-то другое, я как бы мифологизировал её внутренний мир, подставлял туда разные фигуры — в её молчание.

— Напомни, что за история?

— Я тебе уже говорил, у неё была совсем другая жизнь, не здесь, в Нью-Йорке… На YouTube, если набрать её тогдашнее имя, которое я тебе тоже говорил, увидишь кучу клипов, вполне качественная попса… Недолго, поток наркотиков… Она говорит, что реально сошла с ума. Сбежала оттуда, лечилась в клинике, агорафобия или что там у неё — это сухой остаток… Но к этому, к сожалению, примешивается и другая фобия…

— Ну, может, и в самом деле что-то… скажем, вагинизм?

— Не знаю. Вообще, Лев, я иногда боюсь, мне кажется, у неё бывают такие… приступы отчуждения от собственного тела… Она показывает мне руку, нормальную руку, ничего там нет такого… и говорит: «У меня мужские руки, правда?»

— Она что, очень мускулистая, перекачалась в фитнесах?

— Да говорю тебе, нет. Ну, жилы видны, да… Не так, как у моей мамы.

— При чём здесь твоя мама?

— У моей мамы были очень «плохие вены», и это едва не стоило ей жизни во время родов, она потеряла много крови, а врачи никак не могли попасть иголкой в вену… Говорит, что если бы не одна старая фельдшерица, которую отыскали срочно, родился бы я без матери на свет… Вот, а у Деджэны с этим проблем нет — вены видны… Но что здесь мужского, скажи? У неё прекрасная фигура, правда, и тут… она говорит, что до лечения она была совсем другая: красивая… От медикаментов якобы поправилась… Но по мне, она и сейчас очень даже… Ты увидишь… Ну всё, я больше не буду о ней. Как-нибудь познакомлю. Кстати, её ничуть не смущает, если у меня кто-то есть, даже если я привёл или вызвал девицу. Я открываю дверь, говорю ей об этом, и она уходит с гораздо большим сожалением, чем если я просто так ей в какой-то вечер даю от ворот поворот… Ну всё, хватит о ней. Может быть, я тебя попрошу на неё взглянуть, даже не у меня в квартире, а в её лавке, внизу, если тебя всё равно занесёт в молл за покупками, заглянешь? Скажешь мне тогда всё, что ты думаешь.

— Паша, вряд ли меня туда занесёт днём, когда ты на работе, да и я теперь — в связи с моей новой работой — редко буду сидеть без дела… Если я и заеду, то к тебе в гости, а тогда молл не работает. Разве что я застану её у тебя… Но что-то мне подсказывает, что ты находишься близко к концу этой истории… Да и хватит уже меня грузить, слышишь, использовать как частного детектива, ты ведь не знаешь, что…

Тут Лев замолчал, подумав: «А хочу ли я рассказывать Паше об этом? Дело даже не в том, что с его ауристостью… Лиля, паче чаяния, что-то такое прочтёт у него на лбу… Дело не в том… Просто мне не хочется об этом говорить ни с кем, и с Пашей в том числе…» — и Ширин промолчал, а Паша, погружённый в себя, как бы и не заметил, что собеседник проглотил слова, во всяком случае, не стал переспрашивать.

— Так что на этот раз я пас, дружище, — сказал Лев, — могу тебе рассказать анекдот, который ты мне навеял своим рассказом, мол, Манхэттен, молл, «таинственная незнакомка», пуф за окном, pipapo, просто всё это сложилось, как дважды два…

— То есть умножилось… Ты как будто сам их приумножаешь-сочиняешь, — улыбнулся Паша.

— Да нет, что вы, что вы… Известно же, что их придумывают инопланетяне, внедряют к нам в подсознание… Так вот, стало быть, анекдот, к слову… Человек сидит в баре на Манхэттене, одиноко скучает, мимо проходит девушка невъебенной красоты, он, что называется, чуть не сворачивает себе шею. К нему подходит некий хлыщ, подмигивает и говорит: «Это вполне реально и совсем не дорого». Парень не верит. Но хлыщ убеждает его просто подойти к девушке поближе… Парень подходит, и та ему сразу же сообщает: «Ручная работа — 50 баксов». Он стоит и тупо смотрит на неё, просто всё ещё не веря, что такая красота может быть фор селл… А она истолковывает его колебания иначе. «Тебе нравится этот бар?» — спрашивает она. «Да», — отвечает парень. «Так вот, знай, что он принадлежит мне. И куплен за деньги, которые я заработала исключительно ручной работой. Так что поверь мне: это того стоит».

Через неделю паренёк приходит снова в тот бар, в какой-то момент к нему подходит та же самая девушка и говорит: «А не хочешь теперь попробовать мой блоу-джоб? Всего за сто баксов». Парень смотрит на неё в растерянности, то, что было неделю назад, ему очень понравилось, но он всё ещё не может свыкнуться с мыслью, что это так доступно… «Ты знаешь, — говорит она, — что мне принадлежит не только этот бар, но и все этажи этого дома? Да, это мой доходный дом, и да будет тебе известно: я заработала его исключительно с помощью блоу-джоб. Так что поверь: оно того стоит». Ещё через неделю парень сидит в баре, и когда появляется эта девушка, он думает: «Всё это было прекрасно… но какое же это, наверно, будет райское удовольствие — трахнуть её по-настоящему?» Он подходит к ней и спрашивает, что будет стоить, если сделать это в пусси. «Пойдём, — говорит она, — я тебе что-то покажу». Она ведёт его к двери, предлагает выйти, оба выходят на улицу, она указывает рукой — вид на ночной Манхэттен… Парень в шоке, он лепечет: «Ты хочешь сказать, что…» «Я хочу сказать, — говорит она, — что если бы у меня была пусси, я давно уже купила бы весь Манхэттен».