Книга Помещик Пушкин - Павел Алексеевич Щеголев

о рукописной действительности, но, должно сказать, могут повести только к ложным заключениям, как это и случилось в данном случае с М. О. Гершензоном. Он не столько подверг рукопись ученому исследованию, сколько, ограничившись любительским набегом на нее, выловил из добычи то, что соответствовало его видам, и выбросил все то, что ему не годилось. Справедливость, как этого общего суждения, так и нижеприводимых замечаний, легко проверить по прилагаемому снимку черновика «Посвящения», занимающего листы 69 об. и 70 лиц. в тетради № 2371. Черновик набросан не вдоль страницы, а поперек: очевидно, Пушкин, раскрыв тетрадь, перевернул ее набок и начал писать сверху вниз сначала на левой (69 об.), а затем на правой (70 лиц.) стороне тетради. Обе страницы заняты первоначальными набросками, а для редакции окончательной Пушкин воспользовался оставшимся местом в конце л. 70 лиц. Занимающий нас набросок находится на правой стороне тетради, но мы даем, во избежание малейших недоразумений, воспроизведение всего черновика, сопровождая его посильной транскрипцией на стр. 188–191. Для транскрипции я пользуюсь двумя шрифтами: петитом и корпусом. Первым набраны слова и стихи, написанные между «строк» или, вернее, стихов и около них. Я не придаю особого значения делению текста по двум шрифтам и тем менее приписываю им значение указания на их хронологическую последовательность. Что в набросках было основным текстом и что к нему не относится и приписано позже, определить с достоверностью невозможно. Не разобранные мной слова обозначаются сокращенно нрз., нрзб., нрзбрч., прочитанные предположительно — сопровождаются вопросительным знаком в боковых скобках; зачеркнутые ставятся в прямые скобки. Расположение слов и стихов необходимо проверять по снимку.

Мы остановимся на разборе части черновика, находящейся на л. 70 лиц. и заключающей наброски к концу «Посвящения» (ст. 11–16). Тема конца — обращенное к «ней» заверение, что она и все, что ей близко, с ней связано, дорого поэту: «Верь, Ангел, что во дни разлуки, / В моей изменчивой судьбе» и т. д. Следующие стихи потребовали от поэта значительной работы и ряда набросков. Желая назвать святое и дорогое в очаровавшей его женщине, поэт вспоминает «ее страданья, ее следы, ее пустыню, ее печали, ее образ, последний звук ее речей». «Пустыня» является в первых же стихах правой страницы тетради (л. 70 лиц.), и в первом же явлении это слово — отнюдь не достояние поэтического стиля, а столь же ясное, не допускающее сомнения, указание на живую действительность, как и то, о котором вспоминает поэт в словах: «Твои печали, последний звук твоих речей». Словом «пустыня» поэт означал действительную местность, в которой пребывала она. Подбирая эпитеты, Пушкин стремился определить эту пустыню еще яснее, резче: она и далекая, и печальная, и суровая (последний эпитет не прочитан М. О. Гершензоном).

Набрасывая на этой же странице, несколько ниже, конец «Посвящения» в обработанной редакции, Пушкин колеблется между двумя эпитетами: он пишет «печальная», зачеркивает и заменяет словом «далекая», но в печати появляется все же первый эпитет «печальная». Любопытно самое колебание в вопросе, какое слово отдать читателю, выдать в свет. Ясно, что в последней, рукописной и печатной, редакции, так же как и в первоначальном известном нам черновике, «пустыня» — не метафорическое, а определенное указание определенной местности. Итак, в непродолжительном, надо думать, процессе художественного создания конца «Посвящения» слово «пустыня» сохраняет значение одной и той же постоянной величины. И в промежуточной стадии этого процесса, засвидетельствованной серединой страницы, во встречающемся тут, среди других неотделанных и перечеркнутых стихов, стих:

Сибири хладная пустыня

«пустыня» сохраняет то же значение определенного указания местности, в которой пребывает «она». Выбор эпитетов как бы указывает на желание устранить все, могущее навести на определенный след: «Сибири хладная», конечно, совершенно ясно, устраняется эпитет «суровая», «далекая» и оставляется сравнительно не характерный «печальная».

М. О. Гершензон пытается установить связь этого стиха с одним из предшествующих и в этой связи дает ему иное и — тут же скажу — искусственное, вздернутое толкование. «Пустыня» для М. О. Гершензона в этом стихе и в этой промежуточной стадии процесса создания не имеет значения указания на местопребывание ее, а является частью сравнения, стилистической фигурой: мир без нее для поэта — Сибири хладная пустыня. Такое толкование противоречит представлению о единстве переживаний в столь кратком процессе художественного творчества и, главное, совершенно не вяжется с пушкинской поэтикой. Такое своеобразное сравнение — не пушкинское. Эти общие соображения о неприемлемости толкования М. О. Гершензона находят решительное подтверждение в наблюдениях над текстом, обнаруживающих в полной мере отсутствие каких-либо оснований к установлению связи спорного стиха со стихом предшествующим, а ведь этим установлением как раз и обусловлено толкование М. О. Гершензона. В тексте своего возражения он дает такое чтение:

Что без тебя мир

Сибири хладная пустыня.

А в примечаниях им предложен следующий «основной» текст —

Одна одна ты мне (святыня)

Что без тебя мир (свет)

Сибири хладная пустыня.

А вот что на самом деле дает рукопись вместо «основного» и «окончательного» текста М. О. Гершензона. Для того чтобы читатель мог сосредоточить свое внимание, позволяю себе повторить транскрипцию этого куска черновика:

   [Что ты]     [единая]

   [Что]            святыня       (1)

[Одна] [одна ты] [мне] [м]

              [свет]

[Что без тебя]   [св(?)] [мир]         (2)

[Что ты] —     [единая]    [одна]

одно             нрзб.

сокровище [Сибири хладная]    [пустыня]   (3)

   [Единый свет души] [моей]         (4)

       Моей души

   [Единый (?)]          [души] моей

Как видим, между «извлечениями» М. О. Гершензона и рукописью — разница, да и пребольшая. Не мешает раскрыть ее в подробностях. М. О. Гершензон, приводя «окончательный» текст, заявляет весьма определенно: «Пушкин хотел сказать: «без тебя мир для меня пустыня. Сибирская пустыня. Только и всего». Уже эта категоричность утверждения о том, что хотел сказать Пушкин, представляется странной: она тут решительно не у места, ибо мы имеем дело лишь с догадкой. Догадкой — только и всего. И на такую догадку мог набрести лишь человек, небрежно рассматривавший рукопись.

При установлении контекста не следовало бы обходить вниманием пробел в стихе

Что без тебя         мир      (2).

Пушкин оставил место для слова или слов. Каких? Как опровергнет М. О. Гершензон предположительное чтение на месте пробела чего-либо вроде «мне скучен»? А при таком чтении рвется связь, прикрепляющая этот стих к следующему, ибо их сочетание лишается смысла. По-видимому, на возможность связать с приведенным стихом стих

Сибири хладная пустыня    (3).

наталкивает точка после слова «пустыня». Но дело-то в том, что нет точки в рукописи и М. О. Гершензон незаметно, должно быть, для себя создал ее в своем воображении, счел существующей и перенес в