Книга Он убил меня под Луанг-Прабангом. Ненаписанные романы - Юлиан Семенов

войны и интервенции. Но мы помнили состав нашего первого правительства! Мы-то помнили, кто составлял костяк Политбюро в самые грозные пять лет – с октября семнадцатого! А теперь оказывается, что эти люди уже тогда были предателями! Чего ж они тогда не захватили власть?! Их – при Ленине – было подавляющее большинство! А был ли один я такой памятливый?! Да нет! Как минимум, миллион партийцев! И столько же – беспартийных активистов! Это – минимум миниморум! Значит, тогда жили два миллиона людей с кровоточащей памятью – я имею в виду большевиков со стажем. А их семьи?! Понимаете, каким резервом обладали те, кому был дорог Ленин? Понимаете, как шатки тогда были позиции Сталина, несмотря на то что Ежов с его рукавицами душил всех, кто продолжал оставаться личностью, – то есть, зная правду, не отрекся от памяти?! Понимаете, что Серго – с его авторитетом – мог повернуть ход истории, прекратив чудовищный террор?! Понимаете, что он мог потребовать у Пленума выполнения воли Ленина о снятии Сталина с поста генерального секретаря?!

…Вторым человеком, консультировавшим наш фильм «Пароль не нужен», был генерал Штеменко. С громадными усами, удивительно тактичный, с печально-доброжелательной улыбкой, неторопливый в словах, он во время одной из встреч со съемочной группой, всматриваясь в лицо Николая Губенко, игравшего роль Василия Константиновича Блюхера, заметил:

– Я попрошу подобрать все архивы по маршалу… Надо бы вам поискать чего-то еще для этого замечательного образа.

Я сказал тогда, что все архивы уничтожены; пояснил, что находил огрызки документов, просматривая отчеты ветеринарной службы дальневосточной армии, – там чудом сохранились резолюции Блюхера, в которых удивительно прочитывался человек, его моральный стержень, мягкость и непримиримость.

Штеменко усмешливо покачал головой:

– Мы свои архивы не трогали, через три дня вам их покажут.

Однако, когда мы увидались через три дня, он заметил:

– Да, к сожалению, вы правы… Архивов нет, все уничтожено, надо собирать по памяти.

…Иван Степанович Конев, служивший в армии Блюхера командиром бронепоезда, а затем ставший начальником оперативного отдела штаба его фронта, показал мне маленькую фотографию главкома легендарного ОКДВО – Особого Краснознаменного Дальневосточного военного округа – Блюхера, стоявшую у него на столе:

– Я не убирал ее с этого места и после того, как маршал пал жертвой клеветы.

…Маршал Блюхер не пал жертвой клеветы; его надо было убрать, ибо он посмел сказать друзьям, что не судил Тухачевского, хотя его именем был подписан приговор одному из самых блестящих военачальников двадцатого века. «Суда не было, – повторял он, – Тухачевского и Якира просто убили…»

Василий Константинович покончил с собой сразу после ареста, чтобы не оказаться сломанным, чтобы не предать свое прошлое чудовищными показаниями на очередном процессе, эти показания убивали не жизнь, а то дело, которому он служил, – Революцию…

…Петров устало поднял руку, указал пальцем на книжные стеллажи и, прикрыв веки, сказал:

– Посмотрите речи Сталина на февральско-мартовском Пленуме тридцать седьмого года… Обратите внимание, что там впервые не было привычных «бурных аплодисментов, переходящих в овацию». Просто – «аплодисменты»… И главный удар Сталин нанес по не названному Серго – по «хозяйственным успехам, которые привели к беспечности»… Серго постоянно говорил, что чем больше наши успехи, тем лучше живут люди, чем они явственнее ощущают прямую связь между трудом и благополучием, тем меньше будет врагов в стране, нет поля для вражды, то есть пришло гражданское замирение…. А Сталин, наоборот, гнул свою линию: «чем больше успехов, тем сильнее сопротивление врагов»… А ведь Бухарин еще не был арестован, объявил голодовку, написал письмо членам ЦК о своей невиновности, сидел в кремлевском зале – кандидат в члены ЦК! Именно тот Пленум должен был решить его судьбу… «Бухарин – любимец партии» – не случайная фраза… Ее помнили… После того как Пятаков сказал на суде про аэродром в Осло и всему миру стало понятно, что второй процесс тоже построен на фальшивках, Сталин решил, что Пятаков это сделал намеренно – прокричал о своей невиновности из камеры тюрьмы. И помог ему в этом, считал он, Серго… – Петров говорил тяжело, с одышкой, часто замолкал, словно собираясь с силами. – А за Серго действительно была школа в Лонжюмо, Ленин открыто называл его своим другом. Серго никогда – в отличие от Сталина – против Ленина не выступал, он шел за ним ледоколом…

– А дело Мдивани? – спросил я. – Помните, как Ленин тогда обрушился на Серго? С какой яростью, открыто?!

Петров раздраженно пожал плечами:

– Политическая борьба предполагает чувство! Не надо из Ленина делать икону! Как всякий гениальный стратег, он был при этом ранимым человеком… Он не считал возможным скрывать того, что думал! Увидав, что вытворили его любимцы Каменев и Зиновьев в октябре семнадцатого, он прилюдно назвал их «проститутками»! Но ведь через пять дней после этого Каменев стал председателем ВЦИКа! То есть президентом революцьённой России! (Петров сказал это именно так, «революцьённой», строкой Блока.) А Зиновьев – секретарем Петроградской парторганизации! А Троцкий, которого – опять-таки поделом – Ленин называл в свое время «иудушкой», по его же, ленинскому, предложению был единогласно избран народным комиссаром иностранных дел, хотя сначала именно Ленин предложил его – председателя Петроградского Совета рабочих депутатов – на пост председателя Совнаркома! А Троцкий отказался! Троцкий сказал, что председателем Совнаркома может быть только один человек – Ленин! Это же правда! Как ее ни прячь, она все равно не исчезнет… А как Ленин «колотил» Бухарина и Дзержинского во время Брестского мира?! Но ведь он не предлагал сместить Феликса Эдмундовича с поста председателя ЧК! А у Бухарина – отобрать редакторство «Правды»! Мы отучились дискутировать! Нас приучили к поранжирному повиновению! Мы поэтому… Нет, вы… Хотя это нечестно. – Петров прерывисто, всхлипывающе вздохнул, – мы, именно мы, вина моего поколения перед вами – неизмерна… Мы поэтому не понимаем, как это можно обмениваться резкостями, но при этом продолжать оставаться на одной стороне баррикады. Нам стало важно слово, а не дело… Постепенно победила Сталинская семинария, дисциплина казармы…

Медленно, словно бы собирая себя, Петров поднялся, отошел к кровати:

– Словом, говорили, что Сталин поручил начальнику охраны Ежова убить Серго. И Серго был застрелен у себя на квартире… Наиболее доверенным сказали, что Серго покончил с собой – слишком дружил с Бухариным, Рыковым, Пятаковым. Но ведь шила в мешке не утаишь: те, кто первым вошел в квартиру Орджоникидзе, подписали себе смертный приговор, составив акт о том, что в маузере Серго было семь патронов, а пороховой гари в стволе не было… Этих дзержинцев расстреляли, но – через неделю! Понимаете?! И мы узнали правду… И мы поняли: теперь все возможно, время всепозволенности, конец надеждам, крах вере в справедливость… А на похоронах Сталин рыдал на груди того, кто был