Книга Танцующая со смертью - Наталья Николаевна Александрова

вязкую темноту…

Но вдруг платок на ее шее ослабел, и живительный, драгоценный воздух хлынул в ее грудь.

Она закашлялась и вздохнула.

Первозданная тьма отпустила ее, расступилась.

Она снова была в своей комнате, и рядом с ней стоял смуглый человек с янтарными глазами. Шелковый платок обвивал ее шею — но он не был натянут, его прикосновение было не смертельным, а едва ощутимым, почти нежным.

— На этот раз я не довел дело до конца, — проговорил смуглый человек своим змеиным голосом. — Я вернул тебя к жизни, чтобы ты сказала правду. Чтобы рассказала все, что тебе удалось узнать.

Он на мгновение замолчал, вглядываясь в лицо женщины, и закончил сухим, безжалостным голосом:

— Но не думай, что тебе удастся обмануть меня. Говори все, что ты знаешь, говори сейчас же — иначе я доведу начатое до конца!

И для того, чтобы подтвердить серьезность своих намерений, он слегка потянул за концы платка.

Женщина в ужасе вглядывалась в янтарно-желтые глаза. Багровые отсветы в них разгорались, становились все ярче и ярче.

Только бы он не затянул румаль на ее горле! Только бы не вернулась вязкая, беспросветная тьма! Тьма без надежды, без воздуха, тьма, в которой пляшут багровые языки пламени, тьма, в которой царит Великая Черная Мать, свирепая и безжалостная богиня Кали! Беспощадная богиня смерти и разрушения!

— Я скажу… я скажу все, что знаю… — проговорила женщина, в последней, жалкой надежде цепляясь за жизнь.

То есть она только хотела проговорить эти слова, но горло ее, за минуту до того безжалостно сдавленное платком, неспособно было членораздельно выговорить ни слова, из него вырвался только жалкий, неразборчивый хрип.

Тогда она повторила эти слова едва слышным шепотом.

Мужчина недовольно поморщился, склонился, прильнув ухом к самым ее губам, чтобы не пропустить ни слова.

— Шкафчики! — прошептала женщина, едва слышно шевеля губами.

— Какие шкафчики? — переспросил мужчина.

— Два одинаковых индийских шкафчика из розового дерева… на них росписи — райские птицы, цветы и девушки… в них два тайника… они в боковых стенках…

— Где эти шкафчики?

Женщина снова зашептала — еще тише, чем прежде.

Но мужчина весь превратился в слух, ловя каждое ее слово, каждый едва слышный звук. А она, торопясь, хриплым шепотом рассказывала ему про неожиданно откуда-то взявшуюся наследницу умершего профессора Шемаханова, про исчезнувшее его завещание и про девушку из индийского магазина, которая приехала по звонку наследницы, а та, дура и жадина, продала ей все за бесценок. Девушка-то в своем деле разбирается, видно было, как глаза у нее блестели… Но ее саму, шептала женщина, выгнали из квартиры профессора едва ли не взашей…

Наконец она замолчала.

— Ты все рассказала? — спросил он угрожающим тоном. — Ничего не утаила от меня?

Вместо ответа женщина только утвердительно опустила веки.

И тут же широко открыла глаза, поняв, что допустила страшную, роковую ошибку.

Если она все рассказала, все, что знает, — значит, она ему больше не нужна…

Но было уже поздно что-то исправлять.

Багровые отсветы в его янтарных глазах разгорелись ярко, как будто пламя готово было вырваться из них и охватить все вокруг. И в ту же секунду мужчина одним быстрым, неуловимым движением затянул концы шелкового платка.

И на женщину обрушилась последняя, беспросветная тьма.

Тьма, в которой царит Великая Черная Мать, безжалостная богиня Кали…

25 апреля 1864 года

Вот уже несколько дней я не успевал вести свои записи.

За эти дни положение нашего маленького отряда значительно осложнилось. Однако обо всем по порядку.

На следующую ночь после исчезновения первого носильщика пропали еще двое. Как и первый раз, поклажа их осталась на месте. Как и первый раз, поблизости от лагеря не было замечено следов тигров или других опасных хищников. Все путешественники терялись в догадках относительно этого происшествия, но для моего отца оно стало причиной большой проблемы: он попытался разделить поклажу пропавших носильщиков между остальными, но груз был чересчур велик, и носильщики не смогли его поднять.

Помощь подоспела с неожиданной стороны.

Предводитель танцоров домми, высокий старик с темно-желтыми глазами, подошел к моему отцу, весьма почтительно поклонился ему и сказал, что он и его люди готовы нести часть поклажи в благодарность за то, что мы приняли их в караван и предоставили им защиту вооруженных людей.

Отец горячо поблагодарил благородного старика и с радостью принял его предложение. Танцоры разобрали поклажу, и караван двинулся вперед.

Правда, капитан Литтел был немало удивлен предложением танцоров. Он сказал моему отцу, что у местных жителей кастовые предрассудки чрезвычайно сильны и для касты танцоров выполнять работу носильщиков — немыслимый позор.

— Должно быть, — ответил отец, — местные предрассудки постепенно отступают перед светом английской цивилизации. Недаром мы уже много лет несем в эти дикие места прогресс и просвещение!

Капитан Литтел недоверчиво покачал головой и вернулся в голову колонны.

За это же время случилось еще одно событие, более забавное.

Та молодая танцовщица, чей танец мне понравился и которой я подарил золотой соверен, стала проявлять ко мне несомненные знаки внимания.

Она то и дело бросала на меня томные взгляды своих прекрасных глаз, подходила ко мне на привале и старалась держаться как можно ближе во время переходов. Время от времени она срывала какой-нибудь экзотический цветок и подносила мне, а один раз угостила меня каким-то местным фруктом. Кстати, он оказался очень вкусен. Некоторое время она была чем-то занята, а затем подошла ко мне с преогромной гирляндой, сплетенной из удивительно красивых цветов, и с жаркими, непонятными словами надела эту гирлянду мне на шею.

Поначалу такие ухаживания немало забавляли меня, но затем начали изрядно раздражать, особенно после того, как спутники стали дразнить меня, а очаровательную туземку называть не иначе, как моей невестой.

Надо сказать, что предводитель танцоров, судя по всему — ее отец, был чрезвычайно недоволен таким поведением дочери. Он то и дело отчитывал ее грубым голосом, а как-то раз ударил по лицу. Я хотел было вступиться за девушку, но потом посчитал, что это неудобно и что дело исключительно семейное.

Положение усугублялось тем, что юная прелестница не только не знала ни слова по-английски, но не могла порядочно объясняться и на классическом хинди, на каком мы общались с сипаями. Она владела только собственным наречием.

Не знаю, как бы развивались события, но третьего дня, когда мы остановились на ночевку, юная танцовщица пробралась в мою палатку и воскликнула, сверкая глазами:

— Молодой сагиб и Арунья — одна судьба!

— Что? — спросил я, удивленный не столько даже ее словами, сколько тем, что она заговорила на хинди, пусть