Книга Даниэль Друскат - Гельмут Заковский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— За это не сажают. — Аня машинально выдернула нитку из обивки.
— Это еще что?! — Старуха шлепнула ее по пальцам, девочка хихикнула.
— Господи, — сказала старуха, — небось махинациями занимался, все они жульничают, кто по мелочам, а кто по большому. Деловая женщина вроде меня себе такого не позволит... у них это называется «идти на риск», уж я-то знаю, и Штефан дождется, сцапает его прокурор.
— Я была у Штефана.
Старуху это, видно, не слишком интересовало, она молчала.
— Он что-то знает об отце, — осторожно продолжала Аня, — возможно, из прежних времен.
Она вдруг вспомнила, что Макс Штефан с угрозой орал в ту ночь после праздника, даже в передней было слышно. Старуха нахмурилась и посмотрела на девочку, как бы говоря: ну, будет сказки-то рассказывать.
— Я слышала, как Макс кричал: «Я могу тебя уничтожить!» — сказала Аня.
Анна Прайбиш развязала узел на черном платке, наверно хотела потуже затянуть его. Когда же Аня упомянула о Штефановой угрозе, Анна вдруг вся сникла и закрыла платком лицо:
— Святый боже!
— Что с тобой, Анна?
Девочке стало страшно, но старуха только кивала закутанной в черное головой и молчала. Аня вскочила и хотела было позвать на помощь фройляйн Иду, но Анна жестом остановила ее, потом поправила платок, разгладила его обеими руками и снова завязала.
— Анна, тебе что-то известно? — боязливо спросила девочка.
— Старые дела, дурные дела.
Аня остановилась перед старухой, наклонилась к ней, схватила ее за плечи и заглянула в лицо.
— Расскажи, что ты знаешь? — настойчиво потребовала она.
— Ты что это выдумала? — вскричала старуха, отталкивая девочку, и одернула вязаную фуфайку. — Что за манеры? Изволь сесть, как полагается, и не приставай ко мне, а то ничего не скажу. — Она помолчала, потом сказала: — Да откуда и знать о другом-то человеке...
— Ну расскажи, — просила девочка. — Анна, расскажи все, что знаешь об отце.
На минуту Анна потеряла самообладание. Ее охватил ужас, и это злило старую женщину, сейчас ей, верно, хотелось выиграть хоть чуточку времени, и она твердо решила не рассказывать лишнего.
— Раньше, — начала она, тщательно расправляя юбки, — раньше все было совсем иначе. Поместьями владели аристократы или богатые банкиры, в Мекленбурге многие имения принадлежали графу фон Хан — девяносто девять, сказывают, а было бы сто, графу пришлось бы выставлять Кайзеру полк солдат... Не знаю, может, оно и так. Во всяком случае, деточка, у графа фон Хан вправду было девяносто девять имений, а графиня была особа взбалмошная, выпивала и на лошади сидела, как мужик. Было это во времена моей молодости, когда великий герцог фон Мекленбург-Штрелиц велел построить мост. Построили и собрались открыть по нему движение... Господи, какое там движение в ту пору! Натянули ленточку, собралась местная штрелицкая знать — фраки, цилиндры, дамы в воздушном тюле, оркестр ветеранов войны исполнил «Стражу на Рейне», вдруг откуда ни возьмись — на шестерике графиня фон Хан, ленты на шляпе развеваются, и прямо к мосту мчится. Представляешь: пыль столбом, цокот копыт, испуганные крики, в последнюю минуту все же один кавалер бросается к экипажу: «Ради бога, сударыня, сейчас великий герцог ленточку разрезать будет!» Графиня как захохочет: «Я фон Хан, я богаче великого герцога, а значит, сия честь принадлежит мне». И н‑но! Ожгла коней кнутом, в бешеной скачке разорвала ленту, и герцога в конфуз ввела. И все на глазах у придворных. Ну что, разве не смешно?
— Анна! — нетерпеливо сказала девочка.
— Ах, тебе не по нраву? — У Анны Прайбиш словно и настроение испортилось.
— При чем тут мой отец?
— Погоди, дойдем и до этого, — сказала старуха. — Дело было так. По своей воле в имении уж никто не батрачил, в Хорбеке один Макс Штефан еще служил работником, начал-то он в двенадцать лет, чтобы больную мать из лачуги не выгнали, а отец у него давно помер.
На жатву граф до самой войны нанимал жнецов-поляков; потом пригнали подневольных из Польши и даже из России — они должны были делать самую черную работу. Позади парка построили лагерь, обнесли колючей проволокой; у меня в трактире охранники пьянствовали, а в начале сорок четвертого в Хорбекском замке обосновались эсэсовцы, черт их знает почему. Впрочем, тогда уже все шло кувырком.
То ли в апреле, то ли в марте — русский фронт, как говорили, все приближался — я ненароком зашла в замок, с Идой надо было потолковать. Гляжу: Крюгер бежит, Хильдин отец, запыхался весь — ты ведь знаешь, он был ортсбауэрнфюрером и в нацистах, конечно, состоял, — подбегает, стало быть, в своем коричневом мундире и щелк каблуками, насколько позволяли кривые ноги: «Госпожа графиня, спешу сообщить, в Хорбек беженцы с Волыни идут».
Стояли мы на лестнице замка — графиня, управляющий, дворовые сбежались, Макс Штефан, прямо как сейчас вижу, и Хильдхен — ты, наверно, знаешь, она целый год в Хорбеке отработала. Стоим, значит, на лестнице, а они входят в аллею... Мне сразу вспомнились обрывки стихов, которые мы когда-то в школе учили про армию Наполеона... Лошади едва тащили жалкие колымаги, женщины, дети, старики средь тряпок и узлов — вот так они и пришли: твой отец со своими, с края света... небось не один год добирались, кто ее знает, где она, эта самая Волынь, уж наверно, не близко... небось спелись с нацистами, а потом снялись с места, выгнали поляков с ихних дворов, хотели там поселиться и разбогатеть на чужой земле, да только счастье их недолго длилось, потому что война покатилась из России назад и пришлось им убираться восвояси, совесть-то нечистая, да страх по пятам идет: только бы к русским в лапы не угодить — кто этих переселенцев знает, какие делишки за ними водились.
Аня знала, что отец не местный, но никогда не слыхала, что в деревню он пришел в компании людей, над которыми тяготел груз вины.
— Отцу было тогда сколько мне сейчас. В чем он мог быть виноват?
Анна свысока улыбнулась:
— Чем я виновата, что родилась в семье трактирщика, да на сорок лет раньше. А то, глядишь, была бы теперь в вашем правительстве министром