Книга Мадам Айгюптос - Кейдж Бейкер

не знает — иероглифы это такие маленькие картинки, которые изображают птиц, змей и прочие вещи. К счастью, в школе мастера Парацельса я учил древнеегипетский язык и мог прочесть эти надписи.

Вы, конечно, думаете, что это были молитвы? Вовсе нет. Тогда, может быть, заклинания? Тоже нет. Это были рецепты древних лекарств! Возможно, вам известно, что у египтян Осирис был главным богом-целителем, и вот в его храме на затерянном в океане острове я обнаружил рецепты от любых болезней, которые только могут поразить злосчастное человечество.

Что же я сделал? Я быстро вытащил из кармана мой верный блокнот, с которым никогда не расставался, и начал переписывать рецепты, намереваясь с их помощью осчастливить страждущее человечество, для которого средства древних египтян могли стать истинным благословением. Я писал очень быстро, но как раз тогда, когда разбирал последние рецепты, которые, сумей я их переписать, могли бы избавить человечество от самой Смерти, я услышал глухой гул, а язычок огня в моем фонаре запрыгал и заморгал. Подняв голову, я увидел, как статуя Осириса закачалась на фундаменте. Очевидно, в момент, когда я своими нечестивыми ногами пересек порог храма, я — сам того не ведая — привел в действие какое-то ужасное заклятие, и теперь святилище готово было обрушиться мне на голову.

Мне ничего не оставалось, как броситься бежать, предварительно засунув в карман драгоценный блокнот. Я остановился лишь для того, чтобы подхватить последнего из мирмидионцев, который, громко стеная, продолжал лежать на том же месте, где я поверг его на землю. Обладая значительной силой, я без труда донес его до своего корабля и отплыл, прежде чем храм Осириса рухнул со страшным грохотом, словно столкнулась целая сотня молочных тележек.

Но не только храм прекратил свое существование. Самый остров раскололся на сто тысяч кусков и навеки погрузился в океанскую пучину.

Голеску замолчал и отступил немного назад, чтобы оценить произведенный его рассказом эффект. Он был весьма доволен тем, что сумел завладеть вниманием слушателей. Еще больше обрадовало его то обстоятельство, что с каждой минутой к толпе возле помоста присоединялось все больше любопытных горожан. Подкрутив ус, он продолжил:

— А теперь о бобах, о которых спрашивали меня дети. Пока мой корабль плыл в Египет, я пытался приручить последнего из мирмидионцев. С моей подготовкой это оказалось нетрудно. Попутно я узнал, что, хотя по сравнению со своими грозными предками мой мирмидионец был довольно мал и слаб, он все же сохранил кое-какие свойственные муравьям умения. Среди них была способность мгновенно подсчитывать число зерен, которая, как известно, хорошо развита именно у муравьев.

— Минуточку, минуточку! — перебил директор школы. — Муравьи не умеют считать!

— Вы ошибаетесь, уважаемый господин, — возразил Голеску: — Вспомните хотя бы историю об Амуре и Психее.[7] Каждый образованный человек помнит, как в наказание за любопытство юную принцессу заперли в комнате, где была огромная куча пшеницы пополам с просом. Бедняжке приказали за одну ночь рассортировать все зернышки, собрав пшеницу в один мешок, а просо — в другой. Непосильная задача для человека, но на помощь Психее пришли муравьи — а все потому, что когда-то давно принцесса не стала разорять муравейник, находившийся на тропе, по которой она обычно гуляла. Маленькие труженики не только разобрали всю кучу по мешкам, но и пересчитали зерна. Этот случай отражен в классической литературе, друзья. Об этом писал сам Аристотель, а кто мы такие, чтобы подвергать сомнению его слова?

— Но… — начал было директор.

— А теперь — внимание! — воскликнул Голеску и, отступив в глубину сцены, выдвинул вперед гроб, прибитый к деревянной раме, которая поддерживала его почти в вертикальном положении. — Вот он! Смотрите и удивляйтесь: перед вами — последний из мирмидионцев!

И величественным движением он откинул в сторону крышку гроба.

Эмиль зажмурился от яркого света и испустил пронзительный вопль. Он был одет в черный бархатный костюмчик чертенка, и к костюму были пришита еще одна пара набитых соломой конечностей. На капюшоне красовались длинные усы из гибкой проволоки.

— Раз, два, три! — Голеску захлопнул гроб, впопыхах прищемив крышкой один ус. — К сожалению, вы можете лицезреть мирмидионца в его, так сказать, натуральном виде только очень непродолжительное время, поскольку, хотя он очень слаб, но все еще способен воспламенять вещи и людей одной лишь силой своего взгляда. Но я изобрел устройство, способное защитить вас. Одну минуточку…

Под ропот толпы Голеску снова задвинул занавеску. Стоявшие в первом ряду видели, как его башмаки перемещаются по сцене то в одну, то в другую сторону. Потом послышался короткий таинственный стук, чей-то слабый вскрик, и алая занавеска снова отодвинулась.

— Ну а теперь, — сказал Голеску, — смотрите на последнего мирмидионца!

И он снова открыл крышку гроба. Эмиль, чьи глаза на сей раз были надежно защищены очками, хранил молчание. Так прошло несколько секунд, потом среди публики раздались смешки.

— А-а, вам кажется, он действительно слаб? Вам кажется, он безвреден? Что ж, тогда испытайте его удивительные способности к арифметике. Ну-ка, мальчик… да-да, ты, подойди сюда. Знаешь ли ты — только не говори мне сейчас! — сколько именно горошин лежит в твоем кувшине?

— Да. — Мальчик кивнул, моргая от яркого света факелов.

— А теперь, уважаемая публика, скажите: этот паренек из вашего города? Вы его знаете?

— Это мой сын! — выкрикнул цирюльник.

— Очень хорошо. Теперь мне нужен представитель полиции.

— Я здесь, — отозвался полицмейстер и, выступив вперед, зловеще улыбнулся Голеску.

— Превосходно. Ну, дорогое дитя, будь добр: сообщи господину полицмейстеру точное количество горошин, но только шепотом… Шепотом, я сказал!

Сын цирюльника послушно привстал на цыпочки и прошептал что-то на ухо начальнику полиции.

— Великолепно. Могу я попросить храброго господина полицмейстера записать сообщенное ему число на бумажке? — проговорил Голеску, которого прошибла испарина.

— Пожалуйста. — Полицмейстер черкнул что-то в записной книжечке, потом обернулся к зрителям и подмигнул — многозначительно и холодно.

— Отлично, — сказал Голеску. — А теперь с твоего позволения… — Он взял из рук сына цирюльника кувшин с горохом и поднес к одному из факелов. Потом он повернулся к Эмилю. — О, последний из мирмидионцев, взгляни на этот кувшин! Сколько в нем горошин?

— Пятьсот шесть, — ответил Эмиль тихим, но ясным голосом, который был отлично слышен во