Книга Солдат, рассказавший неправду - Алексей Николаевич Котов

— Это она с ним так заигрывает, — пояснил шутник товарищам.

А тот не видел шутника за своей спиной, зябко поводил плечами и ласково просил «немецкую сволочь» не лягаться…

Снайпер как мог обустроил жизнь раненого немецкого мальчишки — ему нашли более удобное место и даже шинель, которой у него до этого не было. Потом снайпер обругал матом немецкого хирурга, когда тот высказал опасения по поводу того, что, мол, рана на ноге мальчика слишком опасна и что… Тут хирург наконец-то решился взглянуть на русского солдата и побледнел от страха. Выслушав нелицеприятные замечания в свой адрес, он снова опустил глаза. Монолог был произнесен на русском языке, но суть его была бы понятна даже в том случае, если бы солдат высказался на монгольском. Хирург быстро пообещал сделать все возможное, чтобы спасти ногу раненного юнца. Он явно опасался русского снайпера, потому что тот производил впечатление опытного и беспощадного вояки. А такие всегда были опаснее офицеров.

Солдат приходил к раненому четыре дня, до тех пор, пока их роту не отвели с бывшего поля боя. На второй день он принес в импровизированный немецкий госпиталь гораздо больший паек — две буханки хлеба и две банки тушенки. Солдат отлично понимал, что мальчишка не сможет съесть все один, но в этом и был смысл подарка, — увеличенный паек был платой его раненым товарищам за терпимое отношение к юнцу, которого посещает враг и, возможно, за ту небольшую заботу, которую они тоже могли оказать ему.

Небольшая хитрость удалась — немцы, казалось, не обращали внимание на визиты русского солдата. Об этом ему рассказала едва ли не единственная медсестра советской армии в импровизированном немецком госпитале. Девушка отлично говорила по-немецки, у нее были грустные армянские глаза и тоненькая, как стебелек, шея. Она рассказала солдату, что немцы не говорят о раненном мальчишке ни слова. А когда один из них, все-таки счел возможным высказаться по этому поводу, его тут же одернули и спросили, а приносил ли он хлеб и тушёнку какому-нибудь раненному русскому Ивану зимой сорок первого года. Тот обиделся и замолчал.

На следующий день солдат принес бутылку молока и медсестре… Именно эта девушка на четвертый день перевела просьбу немецкого мальчишки передать его матери невесомый серебряный медальон на такой же невесомой цепочке. Женщина жила в Берлине, советским солдатам еще только предстояло штурмовать город, и мальчишка очень боялся за нее. Он рассказал, что у него были два брата, они погибли и, если мать не узнает о том, что он остался жив, она попросту сойдет с ума от тоски. А еще он хотел, чтобы мама нашла его одноклассницу, фото которой было в медальоне. Наверное, им будет легче вдвоем…

Русский снайпер согласился… Это было глупо. Их часть не собирались перебрасывать под Берлин, он был ранен, да и вообще, просто невозможно было найти кого-то во время штурма огромного города. Война не знает пощады ни к солдатам, ни к гражданским людям, она — безбрежна и у нее нет дна. Что мог сделать солдат?.. Обратиться к своим друзьям? А что могли сделать они?.. Ну, разве что найти кого-то еще, кто был чуть-чуть ближе к ненавистному Берлину…

И тем не менее медальон нашел умиравшую от тоски немецкую женщину. Он прошел чуть ли не через десяток солдатских ладошек, нагрудных карманов, его приходилось оттирать от крови, но все-таки во время штурма Берлина он попал на нужную улицу и в нужный дом. Женщина сразу узнала медальон…

Потом в контратаку пошли эсэсовцы. Русские солдаты обругали немку матом и толкая кулаками в спину, отправили ее в подвал. Они были похожи на зверей, эти русские… Покрытые кирпичной пылью и грязью, возбужденные чуть ли не до безумия близостью смерти, они ни в грош не ставили чужие жизни. Дрожащая от страха немка просидела в подвале больше двух суток… Ей дали хлеба и воды только после того, как позволили выйти наверх. Наверное, старший из офицеров долго рассматривал ее колючими, злыми глазами, но так ничего и не сказал. С ней вообще никто ни о чем не говорил, только однажды девушки-связистки, уже после того, как стихли бои в их районе, попросили показать им медальон. Кажется, о нем уже знали все. Немка очень боялась, что русские девушки отнимут единственную память о сыне и с ужасом смотрела на склонившиеся над ее ладонью милые, розовощекие лица. Девушки не тронули медальон, а одна из них вежливо поблагодарила по-немецки. Потом штаб то ли полка, то ли батальона покинул разрушенное здание, но немку не оставили без присмотра… Ее взяли с собой и еще целых две недели, до пятнадцатого мая, она прожила при полевой кухне. Она мыла котлы, собирала деревянные щепки для походной печки и, как ей казалось, воровала кашу для немецких детей. Потом она поняла, что русские видят ее неумелое «воровство» и просто не обращают на него внимания. Тогда она впервые заплакала, потому что наконец-то поверила в то, ее не убьют русские, что не нужно воровать, что война все-таки кончилась и что ее сын вернется домой…

Я уже писал о том, что, слушая историю снайпера, мой отец прятал глаза, а мама рассматривала руки.

Когда солдат ушел, мама окликнула отца.

— Что тебе? — не поднимая головы, грубо спросил отец.

Мама подняла руку и повертела пальцем у виска.

— Твой дружок совсем ку-ку, да?

Отец промолчал, а на его покрасневших щеках заходили желваки.

Мама не была на фронте, но она видела снесенный войной почти до основания Воронеж. Она отлично знала, что такое война. Война ненавидит добрые сказки. Она уничтожает их воем пикирующих бомбардировщиков, артобстрелами, а тем, кому повезло меньше, она доказывает несостоятельность простодушных историй хриплым матом в рукопашных схватках. Война утверждает свою правоту голодом, пронизывающей до костей стужей и мертвой дорогой, проложенной по заснеженному и безмерному русскому полю средней полосы России. Нет, человек не слаб, но однажды в нем просто кончается теплота. Она кончается потому, что всему есть предел и часто этот предел оказывается крепче вымороженной на морозе бронебойной стали.

Отец поднял глаза и какое-то время рассматривал лицо мамы. У него были больные, какие-то обиженные глаза, а бледные губы на осунувшимся лице кривила усмешка. Отец вдруг закричал о том, что мама хотя