Книга Синие горы - Елена Ивановна Чубенко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Забрала Стёпку домой одна из доярок, живущая с краю села, как и договорились с заведующей почтой из Новопавловки. Там уж вся деревня на поиски уходила.
Дождался Стёпка отца. Тот мигом примчался на «жигулях», с заплаканными Наташкой и мамой на заднем сиденье. Стёпка голову опустил, думал, ругаться будут. Но его так взялись тискать и целовать, едва оттёр потом щеки.
Уже сев в «жигули», покаялся: «А ведро-то я потерял! И рыжиков целое ведро пришлось высыпать»…
Рассмеялись родители облегчённо и покатили скорей домой.
А в 2000 году был дочкин выпускной. Шла последняя линейка, вручение аттестатов. У Наташи всего одна четвёрка, остальные пятёрки. Мужики сидели на стадионе, степенно покуривали, а выпускники и мамаши отправились в школу, сюрприз какой-то подготовили для учителей.
В это время к скамейкам на стадионе подошла незнакомая худая женщина в неопрятном сарафане и черной бейсболке, почти закрывавшей лицо. Сарафан был неуместно ярким для испитого обличья, больше девчонке какой бы пошёл. Василий сидел на скамейке в последнем ряду и всмотрелся в подошедшую. Она явно была неместной. А потом по каким-то смутно знакомым жестам и по приметной горделивой посадке головы узнал в ней давнюю подругу, с которой ещё до армии месяца три в любовь поиграли. Он тогда в райцентре на шофёра учился, а она после кооперативного техникума практику проходила. Потом разбежались, да и забылось. Ни она ему не писала, ни он. Была она, к слову сказать, из соседнего со Сретенкой села. Марина, кажется, звали.
— Маринка? Ты? Или обознался?
— Маринка, Маринка, — хрипловатым баском, больше похожим на мужской, ответила. — Я думала, не узнаешь. Это вашу награждали за хорошую учёбу?
— Нашу, — с гордостью ответил он.
— Нашу… — горько хмыкнула она. — Нашему бы, Васёк, уж 23 года было, да не уберегла.
— А что с твоим случилось? — переспросил он.
— С нашим, — уточнила она, глядя прямо в глаза. — Посиделки-то перед твоей армией сыночком закончились. Ты в армию, а я рожать. От греха подальше замуж выскочила. Пил он, колотил меня. А Серёжка, сынок твой, утонул в три года.
Синее июньское небо вмиг стало чёрным. Показалось Василию, что он оглох и онемел от новости, от этого продолжения их с Маринкой давней, вроде безобидной истории. Представился ясно этот неведомый ему сынок, неживой, лежащий на траве, вокруг которого толпятся люди. И так стало страшно и пусто, хоть кругом крутился народ.
— Я потом разбежалась с первым-то, да и… Нарожала ещё двоих. Вы вот их и забрали, — сгорбилась она на скамейке. Черная тень от бейсболки закрывала глаза, сухая в частых морщинах кожа обтянула скулы. И весь её вид был таким чужим, таким непраздничным и неуместным на этом праздничном стадионе.
— Кто тебе сказал, — даже охрип Василий от всего услышанного, — что они здесь?
— Про вас-то? Какая разница, кто. Приезжали тогда вы дочу искать, вас там, в Сретенке, видели и запомнили, срисовали. Да и кое-кто из шоферов знает тебя.
Василий попытался проглотить крепкий комок, вставший поперёк горла, и не мог.
— Не дёргайся ты — не заберу. Некуда мне их везти. Мать я давно похоронила. Дом наш — и тот разобрали. Безнадёга… По забегаловкам на трассе работаю. Пойду, не хочу показываться Наташке. Узнает, переживать будет, жалеть… А ты расти их. Береги! Раз Серёгу нашего не сберегли. Понял?
Оглянулась ещё раз на него и со слезами в голосе ещё раз хрипло выдохнула:
— Понял?
Василий в ответ молча кивнул.
А она поднялась и пошла, выпрямляя спину. По пути выбросила бейсболку, взяв её за козырёк и ловко запустив в палисадник. А потом опять сгорбилась и пропала за тополями и черёмухой в школьной аллее.
Раздавленный, опустошённый, сидел Василий на скамейке. То, что только что произошло, казалось каким-то дурным сном, в котором не должно быть места его детям. Но там, в этом сне, оказывается, был и его сын Серёжа.
— Господии-и! Понял я… Понял, — глядел в небо Василий невидящими глазами и волю не мог дать чувствам. Сдавило что-то в груди, не отпускало.
А тут подбежали и Галя, и дочка, переодетые к концерту. И Стёпка на велике прикатил: опоздал к торжественной части. Затормошили отца, вручили аттестат и похвальный лист. Обнял сразу всех, чувствуя, что оттаивает внутри этот горький комок. Расцеловал всех крепко, слёз стараясь не показать, и подтолкнул к сцене:
— Идите уже, артистки. Мы с сынкой за вас болеть будем.
Царские врата
Славка из Дорошинска две вещи делал профессионально: пел и пил. И были эти вещи между собой неразрывно связаны. Пел с детства с бабками да тётками, под чьим попечением находился с малолетства. А те пели, потому что привычны были: избу моют — поют, огород пропалывают — поют, с сенокоса едут на кузове — опять поют. Это не касаясь праздников. А на праздники и вовсе песня, как чай из самовара, лилась и лилась.
Тётки эти, материны сестры, рано овдовели и вернулись к своей мамане в деревню, то есть к Славкиной бабушке. И там, где другие материться учились, Славка выучился петь. Лет с десяти, пожалуй, заявил, мол, песни всё время в голове складываются.
После школы в училище культуры выучился, в своё село вернулся. И быть бы ему человеком, да приучился в городе выпивать в студенческой компании.
Вернувшись в село, стал работать в местном клубе художественным руководителем сельского ансамбля и разных кружков. Заводной, весёлый. Хоть и росту небольшого, а заиграет — и кажется, что краше его нет. Баян слова выговаривает, не мелодию. Девчата вокруг вились, но он приметил ещё во время учёбы в училище Ларису. В первый отпуск съездил за ней в город и привез в своё село. Девчонку приняли тут же в клуб, в библиотеку, благо старая работница как раз ушла на пенсию. Лариса Славкина, на первый взгляд, и не красавица, невысокая, но с такими беззащитными карими глазами, что в библиотеку даже народ почаще стал заходить, на глазищи её полюбоваться. Да и не только читатели, сам Славка раз пять до обеда забежит из своего кабинета в библиотеку на свою ненаглядную посмотреть.
Молодым специалистам выделили квартиру, и началась у Славки жизнь самостоятельная. Потому что
