Книга Башня любви - Рашильд

самом себе.

Голова у меня в огне, в желудке изжога, ноги, ставшие точно из ваты, всегда холодны, как лед.

Я двигаюсь точно во сне.

Зажигая лампы, я нередко забываю закрывать створки.

Я прекрасно чувствую, что только что забыл закрыть одну, запираю ее, говоря себе:

— Будь внимательнее, Малэ.

Я уже больше не стесняюсь разговаривать сам с собой.

И... забываю, или, вернее, думаю, что забыл, затворить стеклянную клетку.

Со средины лестницы поднимаюсь назад, ругаясь.

Дверца из толстого стекла плотно и прочно сидит в своей стальной рамке, а я окончательно ошалеваю.

Я ничего не забыл, я просто утратил представление о моих движениях, и мне приходится все время быть на стороже... потому, что, если бы Барнабас не проверял бы все то, что я делаю, мне постоянно пришлось бы совершать „проступки по должности”.

Буря над, нами, буря в нас. Защити нас, Господи!

...В этот вечер мы основательно поужинали, старик и я, думая о том, что нам предстоит тяжелая работа. Не следует являться с пустым желудком перед лицом всех демонов воздуха! У нас было прекрасное филе из трески с жареным картофелем, ярко красное мясо английского консерва, отдающего горчицей, и, наконец, десерт из орехов, винных ягод и изюма. Мы съели по два фунта хлеба на брата.

Одним словом, поели, как настоящие мужчины!

Старик попробовал было отпустить шутку из своего репертуара:

— Свежий ветер... Малэ! Клянусь моей фуражкой, что гроза доставит нам дам!

Я грубо ответил:

— Нам тут не требуется баб! Вы от этого только становитесь негодным для работы.

— Довольно! Я уже сам устроюсь! Может быть да, может быть — нет...

Я осмотрел лебедку... по-моему, ее нужно совершенно прикрепить к стене.

— Так вы думаете, что не придется вздремнуть этой ночью?

— Я думаю, парень, что это будет недурной денек!

У него был свой язык, у этого могильного волка!

Мы вышли на эспланаду, держась за веревку, привязанную к прочному кольцу внутри нижней комнаты.

Несмотря на эту предосторожность, нас почти повалило друг на друга.

Плюя и брызгая слюной, билось перед маяком море в горячке, совершенно голое, обнаженное до самых внутренностей.

Эта шлюха сначала надувалась, точно живот беременной женщины, затем худела, распластывалась, раскрывалась, раскорячивала свои зеленые ляжки; и тогда, при свете фонаря становились видными вещи, от которых хотелось отвернуть глаза. Но она снова начинала, вся растерзанная, вся в конвульсиях страсти или безумия. Она прекрасно знала, что те, кто смотрит на нее, ее собственность.

Так чего же стесняться между своими, не правда ли?

Жалобные вопли неслись со стороны Кита, их легко можно было принять за человеческие рыдания, а между тем это был только лишь ветер.

Час смерти еще не наступил.

Горизонт все время оставался черным, густо-черного цвета расплавленного асфальта. Тучи неслись, разрываясь о верхушку маяка, и было не трудно догадаться, что они очень скоро постараются накинуть на свет их чертов капюшон из бархата.

Это будет самым ужасным моментом для нас, потому что в такую погоду бедные корабли спешат, не заботясь о возможным затмениях... маяков.

Через Кита до нас добирались целые горы воды. Волны злились, цепляясь за скалу, карабкались на нее, принимали гигантские размеры и венчали себя белым пламенем пены, светящейся в грозовые ночи.

Не бурный блеск, ей-Богу! Совсем простыня на покойнике, когда он лежит между своих четырех свечей.

Нам пришлось делать нечеловеческие усилия чтобы удержаться на ногах.

Старик зарычал и для большей безопасности начал передвигаться на четвереньках.

Он имел вид громадного краба. Его спина выгнулась, ноги скребли каменные плиты, а клешни его пальцев ощупывали скользкие места.

А я двигался вдоль стены, крепко вцепившись зубами в веревку.

Мы были — звери.

Какие-то необычайные животные, но не люди: мы боролись с небом, но не силами нашего разума, потому что мы уже не могли относиться сознательно к нашей работе.

Мы вылезали из нашей скорлупы понюхать смерть и постараться защитить от нее других, но не чувствовали никакой гордости. Мы так огрубели, что уже давно перестали и думать о чем-нибудь благородном... И мы пресмыкались перед морем, которое хохотало, чуть не до смерти, прямо нам в лицо.

Лебедка была совершенно притянута к стене, все проволоки замотаны, канат прикреплен. Ветер вцепился в нас, как орел в шерсть ягненка. Пощечины, которые мы получали, были настолько естественны, что хотелось сейчас же дать сдачи. Водяные змеи обвивали нам ноги. Со всех сторон нас лизали холодные и липкие языки. Окончив последний наряд маяка, мы подумали о том, что делается теперь наверху.

На винтовой лестнице метались дикие крики. От кого-то с проклятиями спасалось стадо дьяволов, мяуча, как бешеные кошки, но их упорно тащили за хвосты.

Посредине лестницы Матурен Барнабас посмотрел на дверцу знаменитого шкафа с женщинами, однако, не сказал ни слова; только по иному засверкали его глаза.

Это произвело на меня гораздо большее впечатление, чем если бы он отпустил свою обычную шуточку. Раз он смотрит туда ради себя самою, то, может быть, там что-нибудь и есть!

Он не обратил моего внимания на это место, но удовольствовался лишь тем, что вспомнил о нем сам.

Я тоже остановился и попробовал нажать дверцу, чтобы убедиться, что она очень хорошо заперта.

Другие запирались менее плотно.

Мы продолжали подниматься и добрались до кругового коридора, как раз когда потух свет: бархатный капюшон опустился...

Черный, терпкий туман, воняющий керосином, внезапно заполнил весь огромный фонарь, и больше ни один луч не падал на волны.

— Ну, однако! — сказал старик, рассердившись, —дело начинает портиться. Сходи ка за факелами.

В самых крайних случаях вокруг всей балюстрады расставлялись факелы и их жгли до тех пор, пока ветер не уносил последнего.

Я спустился за факелами. Часы показывали десять.

Очевидно, эта процессия затянется на всю ночь.

В моей комнатке наверху, обыкновенно ярко освещенной, была полная темнота. Двигайся тут ощупью среди совершенного мрака, а ветер будет вырывать из рук фонари и лампы, чтобы отправить их за несколько миль.

Старик даже не надел своей фуражки.

Вероятно, несмотря на торжественность момента, он боялся потерять ее.

Мы зажгли факелы. Они летели через борт, не. справляясь о дороге.

Одно мгновение я почувствовал себя приподнятым. Старик схватил меня за плечо своей клешней краба и согнул вдвое.

— Ошвартуй ноги! — сказал он мне резко.

Я прикрепил себя за ноги прочными петлями из веревки и предложил ему такие же.

Он пожал плечами и проворчал:

— Годится лишь для ребят.

Мы