Книга После банкета - Юкио Мисима

class="p1">– Ешь! – властно бросила Кадзу.

Тоцука прикрыл горку льда одной рукой, тщательно размял ее ложкой и, чтобы не разлить жидкость, ел, почти уткнувшись лицом в миску. Под его длинными ногтями скопилась черная грязь.

– И за сколько собираешься продать? – резко спросила Кадзу.

– Что? – Тоцука вскинул голову, но взгляд был наивный, как у щенка.

Потом он достал клочок бумаги и сделал подробный расчет. Три тысячи экземпляров, каждый по триста иен, это будет девятьсот тысяч. Немного накинуть – в общем, он хочет миллион.

– Ладно, приходи завтра в десять утра. Если хоть одного экземпляра из трех тысяч недосчитаюсь, денег не получишь. Принесешь три тысячи экземпляров, произведем обмен. Заплачу наличными.

На следующее утро Кадзу взяла в банке деньги и, дождавшись Тоцуку, как и договаривались, передала ему наличные. Полученные три тысячи экземпляров она, успокоившись, решила сжечь, тщательно упаковала и сложила в кладовке. В первой половине дня, сказавшись нездоровой, отменила свои выступления и Ямадзаки про брошюры ничего не сказала.

Через несколько дней скандальный документ, несмотря на все заверения Тоцуки, был бесплатно разослан известным лицам в Токио. Можно предположить, что число напечатанных пасквилей достигло нескольких сотен тысяч. Когда Ямадзаки со словами: «Ну, началась совсем уж беспорядочная бомбардировка» – показал брошюру Кадзу, та, едва взглянув на обложку, переменилась в лице, и стало понятно, что ей об этом известно. Пришлось все честно рассказать.

– Что за расточительство! Миллион иен сейчас большие деньги. Почему не посоветовались со мной? Подобные типы – не важно, получат они деньги или нет, – свое дело сделают. И конечно, зачинщик тут Консервативная партия.

Перед Кадзу живо всплыло лицо Нагаямы Гэнки, но она промолчала. Ямадзаки продолжал:

– Плохо, что эти скандальные документы попали в руки многим жительницам Яманотэ[37]. Пасквиль взывает к предрассудкам мелкобуржуазной морали, цель тут ясна. Да, вопрос о голосах жителей Яманотэ внушает беспокойство. Но в целом унывать не стоит.

Позиция Ногути по скандальному инциденту была поистине великолепна. Он, конечно же, прочел брошюрку, но не сказал ни слова. Глубоко оскорбленной, подавленной Кадзу мужественное молчание Ногути представлялось большим буем, неподвижно застывшим в мрачных морских водах.

У Ямадзаки уже не было свободного времени, чтобы встречаться с Ногути и с Кадзу. Все его многочисленные уроки Ногути, приходя в возбуждение, легко забывал и что-то мямлил на сцене, словно актер, пропустивший указания режиссера. Его учили: «Никак не реагируй на выкрики слушателей», – однако он часто терял хладнокровие. В районе Китидзёдзи враги и их сторонники выставили группу из двадцати с лишним человек, криком прерывавших речь. В ответ на назойливое улюлюканье Ногути в конце концов гневно вспыхнул, и его обозвали «стариканом», когда он попытался парировать крики словами: «Вы, молодежь, не понимаете…»

Ближайшее окружение Ногути беспокоилось, когда кандидат от Партии новаторов в разгар выступления серьезно оговаривался и сам того не замечал. Он целых три раза сказал, например: «Изначально нынешняя императорская Конституция…» Как ни странно, на подобные ошибки слушатели просто не обратили внимания, а само невероятно скучное выступление оценили честные пожилые граждане. Ямадзаки, узнав об этом, понял, что характерную черту японцев, а именно особое доверие к плохим ораторам, никуда не деть.

Во всех районах, где были избирательные округа, почти каждую минуту случались какие-то крупные или мелкие происшествия. Ямадзаки охрип, по каждому поводу давая указания по телефону.

– На участке А в районе Сугинами обнаружились признаки подкупа избирателей. Похоже, текут большие деньги.

– Группе наблюдателей за честными выборами быстро собрать доказательства и известить полицию.

– В части района Бункё срывают листовки с Ногути и на их место наклеивают листовки с Тобитой.

– Так! Наклейте поверх этих снова Ногути. Я распоряжусь, чтобы листовки тотчас же доставили.

– В районе Сантама от города А до города Б вечером наклеили загадочные листовки. Около трех тысяч, на картинке мерзкая уродина и деньги. Похоже, сатира на жену Ногути.

– Сейчас же свяжитесь с полицией.

Ямадзаки, вообще-то, не доверял полиции, защищавшей интересы Консервативной партии, да и молодежной группе Партии новаторов не так уж хотелось каждый день посещать участок. Но человека, который приносил известия о нарушениях, в полиции обязаны были поблагодарить, и сейчас казалось, что партия новаторов стала их любимыми посетителями.

Ногути беспокоили напрягаемые каждый день голосовые связки, так что у него вошло в привычку утром перед выходом и вечером перед сном долго полоскать горло слабым раствором борной кислоты.

Вечером он принимает ванну. Ему делают массаж. Массажист уходит, и наконец-то вокруг нет чужих людей. Ногути садится на кровать, закрывает пижаму на груди полотенцем, Кадзу подносит ему медную полоскательницу, и он начинает процедуру.

Это было почти радостное действо, непохожее на дневные баталии. Кадзу, держа полоскательницу, чувствовала себя счастливой: еще один день закончился. Ей не нравилась плотно накрывающая постель европейская москитная сетка, поэтому часть комнаты отгораживал большой белый полотняный занавес от комаров, и в безветренную погоду его основание не колыхалось.

Обращенная в сад стеклянная дверь распахнута. Свет настольной лампы у изголовья проникает сквозь занавес, собирает на нем белые тканевые волны, и ты как будто в белом храме. Кадзу в ночном кимоно, став коленями на циновку, высоко держит полоскательницу.

В череду звуков, которые издает, полоща горло, Ногути, иногда пробивается путающийся в ветках сада стрекот цикад. Точно игла, свободно прошивающая ночной воздух: кончик непременно застревает, и ночная тишина поглощает звук. Вокруг совсем тихо. Порой слышно, как где-то далеко останавливается машина, звучат пьяные голоса, но и это пропадает вместе с сигналом отъезжающего автомобиля.

Кадзу нравилась собственная поза в такие минуты. Она уставала не меньше мужа, но, думая, что несет ради него службу, точно жрица в храме, забывала об усталости. Именно в этом истинное служение и самопожертвование – и не важно, что капли выплевываемой воды летят в лицо.

У Кадзу затекали плечи, однако в присутствии мужа она не делала массаж. К счастью, ее голосовые связки были сильными, и, сколько бы она ни выступала, голос не садился.

Посмотришь вверх – Ногути, одетый в пижаму, в правой руке держит стакан, левой опирается на кровать и, откидываясь назад, старательно полощет горло. Время от времени он наклоняет голову набок, равномерно перекатывая воду во рту. В свете лампы безжалостно обнажается морщинистая, с потемневшей кожей шея. Бульканье нарастает, потом пропадает – и так повторяется несколько раз.

Кадзу очаровывало созерцание этой беспомощности. Наблюдая, она чувствовала, будто сама прилагает такие же, как и старый муж, бесполезные, неразумные усилия. Бульканье, сопровождаемое пеной и брызгами, – именно оно указывало, что муж, который сейчас у нее перед глазами,