Книга Утопленница - Кейтлин Ребекка Кирнан
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я стояла у окна, пытаясь во всём разобраться, когда вдруг заметила Абалин. Она шла, засунув руки в карманы джинсов, с опущенной головой, словно тротуар вызывал у неё сегодня гораздо больший интерес, чем обычно. Я пошла на кухню, налила молока в кастрюлю и поставила её на плиту, предполагая, что Абалин захочет выпить чашку горячего какао. Надеясь, что она перестала на меня злиться.
С той ночи меня стали посещать странные сновидения.
4
Полагаю, до появления в моей жизни Евы (точнее, их обеих) я не видела каких-то особенных снов, кроме обычных кошмаров. До встречи с Евой я редко запоминала свои сны. Когда они всплывали у меня в памяти, то казались чаще всего какими-то глупыми и пустяковыми. Иногда у меня даже возникало ощущение, что я несправедливо поступаю по отношению к своим терапевтам и доктору Огилви, не давая им возможности поработать со мной в этой области. Увы, я не могла похвастаться наличием готового, удобного окна в моё подсознание. Ну, или чем-то подобным. Иногда они обращались к моему творчеству вместо сновидений. Но Ева Кэннинг своим появлением всё изменила. Она принесла с собой дурные сны. И навлекла на меня бессонницу. Хотя, возможно, и то и другое – своего рода неуловимая болезнь, только без обычных в таких случаях переносчиков. Что возвращает меня к теории о вредоносных мемах и призраках. Ещё совсем немного, буквально несколько строк, и я вновь к ним вернусь.
Прошлой ночью я не могла уснуть, раздумывая над тем, что пытаюсь написать, – у меня есть история, но я совершенно не позаботилась о том, чтобы превратить её в некое связное повествование. И даже если мне удалось выстроить некую внятную композицию, существует опасность, что она потеряется среди множества других элементов: описаний, воспоминаний, размышлений, отступлений и прочего. Дело не в том, что эти детали несущественны, и не в том, что их нельзя считать важной частью того, что я пытаюсь вытащить из себя и перенести на бумагу. Они, конечно же, важны. Просто вполне вероятно, что через десять или двадцать лет я перечитаю эти страницы, выкопав их из укромного уголка, где они будут спрятаны от любопытных глаз, и буду разочарована тем, что не уделила должного внимания истории Евы, Абалин и своей собственной. Потому что к тому времени, когда мне будет за сорок или даже за пятьдесят, я, вероятно, буду помнить гораздо меньше деталей случившегося. И пойму, что упустила свою возможность. Наверное, у меня возникнет неприятное ощущение, что я «сегодняшняя» обманула себя «будущую».
Прошлой ночью я не могла избавиться от ощущения, что Абалин стоит у изножья моей кровати. Конечно же, её там не оказалось. Я даже не могу назвать это настоящей галлюцинацией. Мне кажется, что большинство людей не замечают, насколько мала разница между воображением и галлюцинациями. Иногда я думаю, что разница между ними не больше толщины волоса. Однако я прислушивалась к темноте, и мне было легче это делать, зная, что Абалин, скорее всего, крепко спит в своей квартире в Олнивилле. А может быть, сидит на диване, играя в очередную видеоигру, или строчит очередной обзор. Как бы то ни было, в действительности она не стояла у изножья моей кровати, пытаясь со мной разговаривать.
В основном она задавала вопросы вроде: «Если однажды ты покажешь это кому-нибудь или неожиданно умрёшь, и эту рукопись отыщут среди твоих вещей, разве ты сама не совершишь поступок столь же плохой, как те, кто создавал наваждения до тебя? Твоя рукопись… разве это не заражённый документ, только и ждущий, чтобы выплеснуть в мир свою порцию чумы?»
Я не ответила ей, поскольку понимала, что это не Абалин. Однако я действительно лежала в темноте, мучаясь от бессонницы и раздумывая над её вопросами, когда у меня в памяти всплыло то, о чём я хотела написать ещё в первой «главе». Потому что это прекрасный пример того, что я имею в виду: наваждения – это мемы, очрезвычайно опасные ментальные болезни, социальная зараза, которая не нуждается в носителях вроде вирусов или бактерий, передаваясь тысячами различных способов. Книга…
Лес Самоубийц. У меня на столе лежит папка с несколькими статьями о Лесе Самоубийц в Японии. У подножия горы Фудзи, на берегу озера Сай, расположен лес площадью три тысячи гектаров под названием Аокигахара Дзюкай, который также известен как Море Деревьев. Лес считается национальным достоянием, пользуясь немалой популярностью среди путешественников и туристов; здесь обитают двести видов птиц и сорок видов млекопитающих. Из деревьев там в основном растут японские красные сосны, японский дуб, тигровая ель, самшит, бук, бамбук и химешара (Stewartia monadelpha, лиственное дерево среднего размера с блестящей красноватой корой, широкими листьями и красивыми белыми цветами). Этот лес очень тёмный и дремучий. Деревья там стоят так плотно друг к другу, что не пропускают ветры, спускающиеся по склонам вулкана, и люди поговаривают, что в безветренные дни там воцаряется устрашающая тишина. Здесь насчитывается более двухсот пещер. Существует мнение, что почва и каменные породы под Аокигахарой настолько богаты железом, что компасы становятся бесполезны, из-за чего в этом лабиринте деревьев легко заблудиться. Возможно, так и есть, а может, и нет. Я не знаю, но, наверное, это не столь важно.
Что важно, так это то, что Море Деревьев также известно как Лес Самоубийц. Люди приходят туда, чтобы свести счёты с жизнью. Множество людей. У меня есть статья от 7 февраля 2003 года из «Джэпан таймс» (это японская газета, издаваемая на английском языке). В ней сообщается, что только в 2002 году полиция обнаружила в Аокигахаре тела семидесяти восьми «явных» самоубийц и остановила ещё восемьдесят три человека, намеревавшихся покончить с собой; их разыскали в лесу и поместили под «опеку». В 1978 году семьдесят три мужчины и женщины (в основном, правда, мужчины) покончили жизнь самоубийством во мраке Аокигахары. В 2003 году их уже оказалось сто. Каждый
