Книга Реальное и сверхреальное - Карл Густав Юнг

жизнь предков сквозь взгляд дальних потомков, и столь же ошибочно, по моему мнению, воспринимать бессознательное как производное от сознания. Скорее, мы приблизимся к истине, если будем думать наоборот.

Такова была точка зрения былых времен, когда, ведая о неслыханных богатствах опыта, скрытых за порогом эфемерного индивидуального сознания, люди искренне верили, что индивидуальная душа полностью зависима от мировой духовной системы. Это была не просто гипотеза: люди нисколько не сомневались в том, что данная система есть сущность, обладающая волей и сознанием, – или даже личность, которую именовали Божеством, высшим проявлением реальности. Для них Божество было предельной реальностью, первопричиной, единственным объяснением существования человеческой души. Этой гипотезе можно подыскать психологическое обоснование, ведь вполне очевидно, что почти бессмертная сущность, чей опыт почти бесконечен, должна, особенно в сравнении с человеком, представляться божественной.

Ранее я уже обозначил суть проблемы для психологии, которая не обращается к физическому миру за объяснениями, но взывает к миру духовному, где перводвигателем выступает не материя с ее свойствами и не какое-то энергетическое состояние, а Божество. На этой развилке возникает искушение, которому поддалась современная натурфилософия, назвать Богом энергию или élan vital [74] и тем самым слить воедино дух и природу. Пока подобные манипуляции остаются уделом невнятных поисков спекулятивной философии, они не сулят опасности. Но если перенести это воззрение в приземленную область практической психологии, где плодотворны лишь эмпирические объяснения, то вскоре мы окажемся вовлеченными в круговращение безнадежных затруднений. Мы ведь предаемся психологии не потому, что преследуем сугубо академические интересы, и не потому, что ищем объяснений, никак не связанных с повседневной жизнью. Нас интересует именно практическая психология, приносящая конкретные результаты, то есть та, которая объясняет события способом, оправданным по своим последствиям для пациентов. В практической психотерапии мы стремимся подготовить людей к жизни и потому не вольны придумывать теории, которые игнорируют наших пациентов и могут даже им навредить. Встает вопрос, порой приобретающий значение жизненно важного: выстраивать ли наши объяснения на «физисе» [75] или на духе? Нельзя забывать о том, что, с естественно-научной точки зрения все духовное иллюзорно, а духу, в свою очередь, нередко приходится отвергать и преодолевать назойливую физическую явь ради утверждения собственного существования. Если я признаю только естественно-научные ценности и объясняю все на свете физически, то тем самым обесцениваю, торможу или даже останавливаю духовное развитие своих пациентов. Напротив, если я придерживаюсь целиком духовных толкований, то не понимаю «природного» человека, совершаю над ним насилие и лишаю его права на физическое бытие. Немало случаев самоубийства в истории психотерапевтического лечения произошло из-за подобных врачебных ошибок. Меня не слишком заботит, кто есть кто, – является ли энергия Богом или Бог энергией; этого мне знать не дано. Однако я могу и должен давать внятные психологические объяснения.

Современный психолог не в состоянии занять решительно ту или иную позицию, он ощущает себя на распутье между ними, опасно приверженный рассуждениям вроде «с одной стороны… но с другой стороны»; эта ситуация так и манит податься в мелочные оппортунисты. В том, несомненно, и состоит величайшая угроза coincidentia oppositorum [76], интеллектуального избавления от противоположностей. Разве возможен иной результат от придания равной ценности двум противоположным гипотезам, кроме бесформенной и бесцельной неопределенности? В противовес сказанному мы охотно хватаемся за объяснительный принцип в силу его однозначности: он допускает такую точку зрения, которая способна стать точкой отсчета. Безусловно, мы сталкиваемся здесь с трудноразрешимой проблемой – намерены опираться на объяснительный принцип, опосредованный реальностью, но в то же время современный психолог уже не может сводить все на свете к физическим проявлениям бытия, единожды воздав должное психической его стороне. Впрочем, он не может и превозносить дух в ущерб материи, ибо не вправе игнорировать относительную ценность физического бытия. Так что же ему в итоге выбрать?

Размышляя над этим вопросом, я пришел к выводам, которыми и хочу поделиться. Конфликт между природой и духом сам по себе есть отражение парадоксальности психической жизни, у которой имеется как физическая, так и духовная сторона, что кажется противоречием, поскольку мы не в силах понять сущность психического. Всякий раз, когда человеческий разум пытается постичь то, чего не в состоянии опознать целиком, нам приходится, если мы честны с собой, противоречить самим себе, приходится признавать предмет своего непонимания во всей его противоречивости, дабы хоть как-то в нем разобраться. Конфликт между физическим и духовным лишь показывает, что психическая жизнь как таковая есть нечто, неподвластное постижению. Не подлежит сомнению, что она дается нам в непосредственном опыте. Все, что я воспринимаю, психично. Даже физическая боль является психическим образом, который я воспринимаю; мои чувственные ощущения, навязывающие мне пространственный мир непроницаемых объектов, суть психические образы, которые и составляют мой непосредственный опыт, ибо они единственные присутствуют в сознании. Моя собственная психика преображает и фальсифицирует реальность, причем до такой степени, что я вынужден прибегать к искусственным вспомогательным средствам для определения того, каковы объекты вне меня самого. Тогда-то я выясняю, что звук – это колебание воздуха такой-то частоты, а цвет – это волна света такой-то длины. В действительности мы настолько поглощены психическими образами, что вообще не можем проникнуть в суть внешних по отношению к нам объектов. Все наше знание сводится к психической материи, которая одна доступна нам и является предельно реальной. Вот какова реальность, с которой работает психолог, – реальность психического.

Если попробовать развернуть это понятие, нам покажется, что отдельные психические элементы или образы порождаются «материальным» окружением, к которому принадлежат наши тела, а другие, не более и не менее реальные элементы, происходят из так называемого «духовного» источника, как будто принципиально отличного от физической среды. Воображаю ли я автомобиль, который хочу купить, или стараюсь представить, в каком состоянии пребывает душа моего покойного отца (то есть заботит ли меня внешний факт или некая мысль) – то и другое будет психическим событием. Различие между ними в том, что первое соотносится с физическим миром, а второе – с миром духовным. Если наложить представление о реальности на плоскость психического (где реально лишь оно само), конфликт между природой и духом как противоречивыми объяснительными принципами будет исчерпан. Каждый сделается всего-навсего обозначением конкретного источника психических элементов, которые заполняют поле моего сознания. Обжигаясь в пламени, я не ставлю под сомнение реальность огня, тогда как в страхе перед появлением призраков я утешаю себя мыслью, что призраки – это просто иллюзия. Но огонь является психическим образом физического процесса, суть которого мне неведома, и точно так же мой страх перед призраками есть психический образ из духовного источника,