Книга С волками жить - Стивен Райт

Солнце было высоко и кругло, оно испускало дождь совершенного света. Уж точно в такой день возможно всё. Такой день создал Бог.

Четыре

Поссать через 25 миль

Контору мотеля «Желтая птица» в Прохладном Ручье, Колорадо, украшало все, что полагается голливудской фактории: бусы, кости и пули. Выгоревший половичок навахо прикноплен к стенке из акриловых бревен. С боевого убора шайеннов на бутафорской вешалке для шляп свисали замурзанные перья. Раскрашенные щиты из сушеной буйволовой шкуры – попурри Равнин. Желтеющий кусок эскимосской резьбы по кости. Покоробившийся мокасин. Корявый медвежий коготь. Ирокезская трубка в пыльной витрине с сомнительными наконечниками стрел. В углу съежилось, словно бы готовясь прыгнуть, чучело броненосца. С потолка на проволоке свисало семинольское охотничье копье, треснувшее. У двери в золоченой рамке – этюд Ашера Дюрана в пушисто-алом, «Последний из могикан»[48]. И повсюду – амулеты и ружья, ножи и черепа: демократия артефактов, не свидетельствующих ни о какой известной реальности, ни исторической, ни фантастической, а скорее, о старьевщицком безразличии основателя, некоего Кена Карсона, претендента на натянутое побочное происхождение от легендарного Кита[49], – вышедшего в отставку каскадера и клоуна родео, который покинул киностудию «Республика»[50] примерно в то время, когда его друг и наставник режиссер Элмо Янг по кличке Папаша принялся настаивать, чтобы и актерский состав, и съемочная группа равно обращались к нему попросту Элмо Великий, меж тем как он общался с ними через посредников или применяя все более злобно непристойные записки, накорябанные на оборотах ключевых страниц сценариев, хотя к тому времени ему все равно позволяли снимать лишь киносериалы-боевики, двенадцатичастные магниты для зрителей, озаглавленные «Атом Бёрнетт из стратосферы» или «Зомби-амазонки на Марсе».

Как и его знаменитый предок, Кенни никогда не оглядывался – таким уж бестрепетным изыскателем был он, вечно расширял границу автомобильного туризма. В те своевольно невинные годы президентом был Эйзенхауэр, превалировал тон оздоровления, а как национальный идеал восхвалялся причудливо агрессивный стиль благотворности – лучшим его примером служили такие проявления народной солидарности, как семейный ужин и семейная загородная прогулка. Кенни заметил, куда ветер дует, и вложил свою кинодолю в американскую семью и ее чарующую веру в Приятное Времяпрепровождение за Приятную Цену. Постоялый двор вырос в Прохладном Ручье, «Воротах к Скалистым горам», всего в двадцати милях от дома детства Кенни, где задний двор ломился от одуванчиков и очарований, съемочная площадка взгляда, с которой все и началось, – и никогда не переживал неприбыльного года, прибавочной стоимости всегда хватало, чтобы финансировать ежегодный отпуск для Кенни и процветающего выводка Карсонов, дважды в Европу («симпатичные крыши»), разок вокруг света («много воды»), прежде чем Кенни наконец угас на своем посту, мирно, без экзотики, безмолвная кармазинная вспышка по всему обширному мозговому пространству, череп, что умело впитал в себя столько срежиссированного насилия снаружи, предан изменнически не обозначенным в сценарии кровеносным сосудом изнутри; в то время он смотрел телевизор, мультфильмы в субботу утром, поэтому в последний раз комически шлепнулся на задницу посреди нежного буйства анимированных трюков.

Инерция успеха обеспечила то, что контора сохранила свой первоначальный вид, столь напоминающий о личности Кенни, даже когда успех пошел на убыль, до неизбежного дня бульдозеров и болезненного преобразования в веселую игральню для одиночек или громадный торговый узел, смотря чему случится быть в это время выгоднее прочего, до того времени, чьи тенистые морщины уже различались в рассеянном лице мужчины, сидевшего теперь за конторкой с порезом от бритвы на шее и стояком в штанах. Был он Эмори Чейсом, владельцем, управляющим и нынешним хранителем виденья Кенни Карсона, а очевидная припухлость сегодняшнего утра – приятным побуждающим ощущеньем на самом ободе знания, она умрет, уже умерла, он сознавал эротические приходы и уходы не больше, чем ручеек отбывающих постояльцев с их позвякивающими ключами, нетерпеливыми кредитными карточками и натянутыми любезностями. Славный денек, Высокое небо, Сливочная помадка в витрине честно домашняя? Под личиной лаконичного жителя Запада его хрюки и односложные ответы призваны были сократить эти раздражающие вторжения, дабы он мог вернуться – одна нога вечно не дает двери закрыться – в деловитый павильон синхронной съемки ума, где он и прятался все более удлинявшиеся дневные часы. Ручка в руке у него суетливо парила над желтым линованным блокнотом, на котором под жирными заглавными буквами нацарапаны были пункты для обдумывания, списком:

1. $$$$

2. Половое созревание (прыщавая ментальность) – ключ ко всему спектаклю.

3. Воздействие 44-го калибра на среднюю дверцу машины? на дверцу японской машины?

4. Личность машины – индивидуальность? характер? – возможности.

5. Тройной джутовый шпагат № 28 – достаточно связать запястья 110-фунтовой женщины?

Крупное окно во всю стену смотрело на восток, в перегретую драму восходящего солнца даже с закрытыми и частично опущенными жалюзи, затопляя всю комнатку обнадеживающей искристостью, которая под конец дня выдохнется так же, как забытая бутылка откупоренного пива. В террариуме под окном за написанной от руки табличкой «НЕ стукать по стеклу» прохлаждался Херби, карликовый гремучник – сухое стеклярусное терпение, свернувшееся под карнизом из серого глинистого сланца, единственный предмет в комнате, помимо кассового аппарата, который не продавался.

6. Голова от тела – одним пинком – достоверность?

7. Кровь Лука – психоделическая бирюзовая.

Узнаваемое заикание «МАК-10» развернуло его внимание к телевизору, установленному на подиуме из кирпичей внутри холодного камина, фланги священного экрана охранялись угрожающим дуэтом опунций. Сегодня утром он отслеживал рацион, предлагаемый «Эйч-би-оу», и нынешнее приношение было невесть каким по счету повтором фильма, который он видел уже по крайней мере однажды, – про легавого под прикрытием, который прячется под личиной нью-йоркского бандита средней руки и понимает, что ему на самом деле нравится совершать правонарушения, поэтому он, соблазненный Жизнью, прикарманивает выгоду обоих миров, служит закону, нарушает закон, ходит по канату опасности, пока…

Имя сценариста для Эмори было новым, но покуда, всего через сорок минут после начала, он заметил уже три прорехи в сюжете, достаточно явные, чтобы набросить неизбежные очерки на холст его безлюдного осознания, – хороший признак того, что пропустил он и другие дыры, поменьше.

8. На хуй ремесло, пусть оттягивает на всю катушку.

9. Как может такое быть, что Лук не только понимает, но и способен говорить на чистом английском без акцента? Может ли быть кому-нибудь дело до этого?

10. Где любовь?

Эмори поднял ручку к лицу. Кончик он осторожно подвел к глазу, затем медленно отодвинул; ближе, затем прочь.

– О боже. – Насмешка в голосе дочери Берил, бессчастного воплощения подросткового вызова – она типичной украдкой маячила сразу за пологом из бус, отделявшим контору от жилых помещений. – Что? Волосок на шарике? Буээ. –