Книга Айседора: Портрет женщины и актрисы - Фредерика Блейер

люблю, — и тут же добавляю, что не могу сформулировать, что такое любовь»35.

В то же время он написал своему другу, дирижеру Мартину Шоу, об Айседоре:

«Актриса или нет — это удивительное существо — красота, природа и ум.

Я не люблю умных женщин, но ум и интеллигентность вещи редкие и очень привлекательные.

Если бы ты видел хоть один танец, ты бы понял, как это прекрасно. Красота и Поэзия — это искусство, когда их творит, неважно в какой форме, живое существо, — меня редко что-то так трогало. Это огромный, редкий, редкий дар, доведенный до совершенства постоянным восемнадцатилетним трудом, — мы все едины в том, что подобные вещи вызывают восхищение.

Вдохновение исходит из мисс Д. с силой тысячи вольт в секунду. И я снова живу (как художник через нее — ты знаешь, как один художник может давать жизнь другому или отбирать ее у него, — иногда мы ошеломляюще вдохновляем друг друга)»36.

С самого начала Айседору, казалось, не трогали сомнения в том, настоящая у них любовь или нет и чем закончится их роман. Она написала Крэгу вскоре после начала их связи:

«Спасибо, спасибо за то, что ты сделал меня счастливой, наполненной. Я люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя и надеюсь, что у нас будет прелестный маленький ребенок, и я счастлива навсегда.

Твоя Айседора»31.

Однако ей необходимо было переключить свое внимание на поездку в Россию, чтобы выполнить условия очередного контракта. В разгар приготовлений она нашла время и написала ему:

«Я пакую вещи. Все призывают меня поспешить. Дорогой, до скорой встречи. До моего возвращения к сердцу, в котором я родилась… Я люблю тебя как сочетание всего хорошего и благородного, что создано Творцом. И я за это все тебе Благодарна — Благодарна — Благодарна… И я твоя любовь, если ты этого захочешь. А если нет — все равно я твоя. Айседора»38.

Она уехала от него ночью, и когда поезд пересекал темную речку, лежащую между сверкающими в лунном свете сугробами, она чувствовала себя душой, переправляющейся через Стикс в «мир теней». Колеса поезда, казалось, выстукивали: «Как я люблю тебя — как я люблю тебя — как я люблю тебя!» Она ощущала страшную горечь разлуки с ним. «Прошлой ночью я плакала настоящими слезами… Я очень рада, что могу чувствовать себя так плохо. То, что происходит внутри меня, невероятно — и я рада этому»39.

В Берлине Крэг вернулся в свою опустевшую студию на Зигмундсхофф, 1140, и поразился царившей там атмосфере одиночества. На листке бумаги он написал:

«Пришел домой в пять часов и поймал себя на том, что сказал: «Если бы она была здесь!» А ее нет. Она несется прочь от меня — о дорогая!»41

Потом (вспомнив вдруг, видимо, что-то, что, он чувствовал, было ненастоящим) он вычеркнул последнюю фразу, но слова можно было без труда прочесть.

Тем временем Айседора с каждой станции посылала ему открытки и записки. Незапланированная долгая стоянка на границе с Россией дала ей возможность написать ему пространное письмо. Между приступами тоски по Крэгу мысль о выступлении в Санкт-Петербурге перед самой сведущей в Европе балетной публикой будоражила ей кровь. Она была в России! В Германии балет был ее врагом, теперь она вступала в сражение на вражеской территории. На маленьком полустанке она написала: «Я ходила туда-сюда, осматривая поле боя, и чувствовала себя Наполеоном»42-

ВСТУПЛЕНИЕ В РОССИЮ

1904–1905

Айседора прибыла в Санкт-Петербург утром 25 декабря (12 декабря по старому стилю, принятому тогда в России)1 и, поселившись в гостинице «Европейская», где отказалась от предложенного номера люкс (слишком чувствовалось одиночество), послала телеграмму Крэгу в Берлин: «Счастливого Рождества, Мое сердце, Моя любовь».

В первый раз она должна была выступать 26 декабря 1904 года, но ее больше заботило отсутствие рядом Крэга, чем все остальное. Она писала Теду:

«Лучшее, что можно сделать с Санкт-Петербургом, это забыть о нем и сделать вид, что меня здесь нет. Я не буду даже осматривать его, клянусь, не буду… Если бы я могла заснуть и проснуться только тридцатого…» (В этот день она надеялась быть уже дома.)2

Айседора должна была дать первое выступление в зале Дворянского собрания в пользу Общества защиты детей от жестокого обращения. Поскольку это общество патронировали ее императорское величество и сестра царя великая княгиня Ольга, Айседора могла рассчитывать на высокое покровительство. Этот факт, а также общее любопытство по поводу нетрадиционной американской танцовщицы обусловили быструю продажу билетов, и следующее выступление было назначено на 29 декабря (16 декабря по старому стилю).

Публика, пришедшая на эти два концерта, включала в себя великого князя Владимира Александровича с великой княгиней Марией Павловной, великого князя Бориса Владимировича, общественных деятелей Санкт-Петербурга, интеллигенцию и артистический мир, в том числе Фокина и Дягилева.

Критики, равно как и зрители, бурно реагировали на первое выступление Айседоры, состоявшее из танцев на музыку Шопена. В декабрьском выпуске (№ 51) 1904 года журнала «Театр и искусство» было написано:

«Айседора Дункан… выступила впервые перед публикой Санкт-Петербурга 13 декабря в переполненном зале Дворянского собрания…

Для Дункан общепринятое значение слова «танец» абсолютно не подходит…

Это полуобнаженная девушка, появляющаяся на освещенной сцене в полупрозрачной греческой тунике и дающая полную свободу движениям своего тела. Она босая, ничто не стесняет ее движений. Пропорционально сложенная фигура. Ее внешность нельзя назвать выдающейся, но у нее очень привлекательное, спокойное лицо.

Тем не менее первое впечатление очень сильное из-за необычности увиденного.

Но как только начинают звучать первые аккорды мазурки Шопена и мисс Дункан, оживая, начинает танцевать, первое впечатление исчезает. Перед нами не создающая сенсацию женщина. Перед нами — актриса.

Ритм этой и других произвольно подобранных мазурок, перепады от глубокой, бесконечной грусти до неудержимой радости — весь этот комплекс человеческих чувств, так точно выраженных Шопеном, все это было отражено в пластике, в танце, в жестах и мимике мадам Дункан.

Ноктюрн (до-бемоль, опус 48) исполнялся при голубоватом освещении. Ее тело казалось мраморным. В ее танце было столько удовольствия, столько жгучей меланхолии, столько ожидания и восторга! Какие у нее выразительные руки!

Ее интерпретация полонеза (ля-диез, опус 53) была выдающейся. Танцовщица в короткой ярко-красной тунике… танцует в каком-то вакхическом экстазе… В середине танца она внезапно падает, что идеально сочетается с музыкой.

Одним словом, нужно иметь огромный, необычный талант, чтобы производить такое впечатление в этой области, где зачастую бывает столько чепухи. И мадам Дункан показала, до