Книга Vita Nostra. Работа над ошибками - Марина и Сергей Дяченко

Ее однокурсники сидели стайкой, как птицы на ветках — кто-то высоко на барном стуле, кто-то за столом, кто-то на полу, вытянув ноги, положив планшет на колени. Ни Лизы, ни Кости здесь не было; никто не поднял взгляд от экрана, никто не повернул головы.

Им нельзя с ней разговаривать. Им нельзя даже смотреть на нее. На четвертом курсе Института Специальных Технологий «нельзя» — значит нельзя, и они будут игнорировать Сашку, а она не должна их подставлять…

Сами собой зажглись все плафоны под потолком, отражаясь в темных осенних окнах. Громче сделалась песенка на чьем-то телефоне — мультяшный голос пел по-японски. Сашка вдруг осознала, что ее однокурсники в этот момент не просто сидят рядом — они сложились в единое целое и представляют собой не компанию студентов и не группу людей, а нечто новое и принципиально другое. Жутковатое. Кластер, фрагмент большой системы. Грамматическую конструкцию.

Сашка подошла к барной стойке, вытащила из рюкзака деньги, перетянутые резинкой:

— Спасибо. Я получила степуху.

Она обращалась к кофемашине; никто не сможет упрекнуть ее, что она провоцирует однокурсников нарушить правила бойкота.

— Андрей, тебе нужны деньги? — спросил Денис, не отрывая глаз от своего планшета, демонстративно игнорируя Сашку, как и было предписано.

Нейтральный вопрос — вообще, и ни о чем конкретно.

— Деньги — всеобщий эквивалент, служащий мерой стоимости товаров и услуг, способный на них обмениваться, — сказал Андрей Коротков, выдавая в пространство справочную информацию.

Ему никто не запрещал делиться выдержками из словарей; закончив фразу, Андрей задумчиво и рассеянно глянул на Аню Бочкову, и она подняла голову.

— Не существует ни товаров, ни услуг, которые понадобились бы имени предмета, — пробормотала Аня, будто раздумывая вслух. — Понадобятся. Будут надобиться. Нет.

— Мне очень жаль, что так получилось, — сказала Сашка электрическому чайнику.

Ей лучше было бы промолчать, но разговор, возникший из ниоткуда, завораживал ее, как медитативная музыка. Хотелось попросить прощения. Хотелось стать частью целого — хотя бы на секунду. Хотелось слышать их голоса и не быть одинокой.

— Великая Речь прекрасна и гармонична, — снова заговорил Андрей, и в его голосе Сашке померещился сарказм.

— Никто из нас не хочет штрафных заданий, — Юля Гольдман с тревогой посмотрела на Игоря Ковтуна и добавила вполголоса: — Ни докладных…

Сашка закусила губу. Она была свиньей, когда сюда явилась.

— Но никто ни о чем не сожалеет, — твердо отозвался Игорь и глянул через плечо на Диму Бирюкова.

— Сожалений не может быть, — подтвердил Бирюков и вздохнул. — Грамматическая конструкция вне свободы. Но и вне сожалений. Вне обвинений.

— Всеобщий эквивалент, — наставительно повторил Андрей. — Всеобщий!

Сашка нерешительно постояла, переводя взгляд с одного на другого. Потом, слушая только интуицию, взяла купюры с барной стойки и уронила в раскрытый рюкзак. Зашагала к двери, к двери, не оборачиваясь. Замерла на пороге…

Помещение за ее спиной пришло в движение. Звук отодвигаемых стульев, громкие зевки, чей-то разговор по телефону, смех, кашель, вопросы, ответы, просьбы заварить чай — она бы подумала, что ее однокурсники играют спектакль под названием «обыкновенная студенческая жизнь», если бы не знала совершенно точно, что они просто сменили способ существования.

Они бунтовали сегодня — против воли Физрука. Хотя не могли бунтовать. Нарушали приказ, который не могли нарушить, — используя обходные пути, выдумывая уловки. Поддерживали Сашку, уже все про нее зная и понимая. Остатки людей — фрагменты, лоскутки людей, которые до сих пор в них сохранились, бросали вызов Великой Речи.

«Как бы им за это не влетело», — подумала Сашка и, сжав зубы, зашагала к лестнице.

х х х

— Лиза?

Комната Лизы Павленко пустовала. Сашка могла определить это, даже не пытаясь присвоить чужое пространство. Она знала, что за дверью разбросаны в беспорядке одежда, учебники и обувь, что рисунок на доске стерт, но не уничтожен до конца, и узлы бывшей схемы подергиваются на белой поверхности, как оглушенные рыбешки в сетке. Но Лизы не было, и не было признаков, что она вернется хотя бы до полуночи…

«Вне обвинений» — сказала грамматическая конструкция, бывшая суммой ее однокурсников.

Она прошла к себе в комнату, достала чистый блокнот из пачки канцтоваров и, выйдя в коридор, оставила у Оксаны под дверью.

х х х

Воскресным утром Сашка сидела в крошечном здании аэропорта города Торпы. На работающем экране шел прогноз погоды, и веселая девушка размахивала руками на фоне метеорологической карты. Солнце, говорила девушка и подтверждала карта. С утра — яркое солнце, ожидается переменная облачность в середине дня.

За окном темнело с такой скоростью, будто солнце отключали реостатом. На асфальте под панорамными окнами в ряд стояли грузовые транспортеры, бензовоз и пожарная машина. На табло рейсов висела единственная строчка: в полете. Задерживается. Ожидается через пятнадцать минут.

В зале ожидания, кроме Сашки, толпилось всего человек десять — встречающие. Они говорили излишне громко, почти каждый держал рядом с ухом телефонную трубку.

— Приземлятся через пятнадцать минут! — кричала веснушчатая девушка с очень короткой стрижкой. — Задерживаются! А как у вас погода? У нас тут что-то непонятное происходит…

Сашка подошла к окну и приложила к стеклу ладони. Небо казалось напуганным и живым. На город, на аэродром наползала серая, местами сизая непроницаемая стена, Сашке казалось, что она слышит тихий, подползающий треск. От порывов ветра стекло вздрагивало, будто кожа на барабане.

— Вот так шквал, — пробормотал мужчина у Сашки за спиной, — а ведь обещали солнце, ничто, как говорится, не предвеща…

Гром разразился почти одновременно со вспышкой. Белая молния ударила в мачту метеослужбы по другую сторону поля. Люди в зале примолкли — и заговорили все сразу:

— Позвоните в диспетчерскую! Сколько времени до посадки?

— Сейчас все быстро закончится, это гроза на одну минуту…

Стекло под Сашкиными ладонями снова задрожало.

— …На запасной аэродром, вот увидите, никто не будет садиться в таких условиях!

В очертаниях туч, закрученных воронкой, Сашке померещились линии, нанесенные фломастером на белой доске. Ей показалось, она видит грубую схему, живущую — существующую, развивающуюся — в пяти измерениях. И она подалась вперед, отыскивая смысл и больше всего боясь теперь, что чья-то рука черканет губкой, и все исчезнет.

Самолет не уходил на запасной аэродром. По каким-то причинам — Сашка зажмурилась, пытаясь понять, — он не мог этого сделать и кружил, запертый грозовыми фронтами, будто муха в стеклянной банке. Фрагмент реальности развивался от точки «сейчас» тысячами вариантов, распадался на вероятности, Сашка могла увидеть их, но не могла изменить. А ведь Лиза права, Сашка глагол, расфуфыренный и распиаренный, но глагол в повелительном наклонении: дотянись. Сделай. Давай.