Книга Ты мой яд, я твоё проклятие - Анна Мичи

Я ничего не ответила. Поздно уже пытаться сохранить моё доброе имя. Пусть эта женщина думает, что хочет.

— Так бы сразу и сказал! — она разразилась злым хохотом. — Всё ясно! — ловко обогнув кресло с другой стороны, так, будто нарочито не хотела коснуться дин Ланнверта, Мелина прошла к выходу.

Остановилась на пороге, обернулась, и мне показалось, что её взгляд пронзил меня насквозь, не хуже остро заточенного копья. В нём были злость, ненависть, ревность, высокомерие — убийственный коктейль. Я ждала, что она пустит напоследок отравленную стрелу, такая, как Мелина, просто не могла бы уйти молча, — и дождалась.

— Ну я подожду, пока ты наиграешься. Не впервой, чего уж! — хоть она и обращалась к дин Ланнверту, смотрела только на меня. Злобно сверкнула глазами и наконец ушла.

Дин Ланнверт невозмутимо закрыл за ней дверь. Повернулся.

Вот тут, во внезапной тишине, наедине с ним, мне стало по-настоящему страшно. Возбуждение схлынуло, цель была достигнута — и на меня накатило сокрушительное осознание.

Боги, что я натворила!

Я метнулась, нащупала за спиной ручку двери, повернула её — но сбежать в спасительную темноту не успела. Дин Ланнверт настиг меня, развернул к себе лицом, поставил руки по обе стороны от моего тела, прижимая к стене, и я почувствовала жаркое дыхание, смешанное с запахом вина. Поспешно отвернулась. Сердце судорожно колотилось, щёки заливал удушливый жар. Было страшно посмотреть дин Ланнверту в лицо.

— Куда же ты? — промурчал он мне в ухо. Губы мимолётно коснулись кожи, и по мне лавиной хлынули мурашки. — Ты же сама сюда явилась.

От его близости со мной делалось что-то не то. Нет, он всё-таки воздействует на меня. Может, неосознанно, не отдавая себе самому отчёта. Может, у него тоже есть дар управления эмоциями? Или это просто его харизма, его дикая первобытная мужская привлекательность?

— Пустите… я пойду спать.

Да, верно. Я же только хотела, чтобы они утихомирились. Добилась своего, вот и прекрасно. Теперь остаётся лишь тихо улизнуть.

Вот только рука дин Ланнверта мешала. Краем глаза я видела наполовину закатанный рукав, переплетения тугих сильных мышц, короткие золотистые волоски на коже — всё это добавляло смущения. Испуганно метнулась взглядом в сторону и наткнулась на расстёгнутый на пару верхних пуговиц ворот, в котором виднелся побледневший узор «рефлексуса» — и дальше пластины гладкой безволосой груди, которая бешено вздымалась.

— Как я вообще должен всё это понимать? — хищно и вкрадчиво поинтересовался дин Ланнверт. Низкий голос заставил задрожать что-то глубоко внутри. — Вы меня ревнуете?

Я вспыхнула. Гнев и смущение заставили меня поднять взгляд, с негодованием уставиться в прозрачные глаза дин Ланнверта. На его губах плясала усмешка, но в глазах плавало что-то неукротимое, тёмное.

В следующий миг дин Ланнверт подался вперёд и поцеловал меня. Так же, как делал обычно всё: по-свойски, уверенно и напористо. Я пискнула, как мышка. Он вмиг заполнил меня собой, завладел, лишая сопротивления, и я часто, поверхностно дышала, дрожа в его объятиях, остро и томительно переживая реакцию собственного тела, утопая в его запахе, чувствуя, как внутри всё скручивается в ответ на требовательные движения его языка и губ.

Только мысль о том, что, если бы я не пришла, он бы, наверное, точно так же целовал бы Мелину, заставила меня опомниться.

— Пустите! — я забилась, рванулась.

Дин Ланнверт разомкнул объятия, чуть отодвинулся, меряя меня холодным спокойным взглядом. Только грудь его сильно и резко приподнималась, доказывая, что в душе у него далеко от покоя.

— Я вас не держу, — ответил он подчёркнуто церемонно. — Пожалуйста.

Не дожидаясь дальнейших фраз, я повернулась и устремилась прочь.

Но не успела сделать и пары шагов, как дин Ланнверт настиг меня, поймал, обнял, прижимая к горячему твёрдому телу. Повернул к себе лицом, по затылку скользнули сильные пальцы, а рот снова накрыли его губы. Я упёрлась руками в его грудь, отталкивая, но дин Ланнверт целовал меня настолько яростно, настолько страстно, настолько отчаянно, как будто оторваться от меня значило потерять жизнь. И я невольно поддалась его напору, вцепилась в его рубашку и закрыла глаза.

Самое настоящее безумие — вот так целоваться с врагом в тёмной ванной, терять себя под исступлённой лаской, забывать обо всём, кроме чужого дыхания, чужих прикосновений, силы в крепко сжимающих руках.

Я правда ненормальная… «тронутая», как сказала та женщина. Но почему он прогнал её? Почему сейчас целует меня? И так требовательно и неистово, как будто он тоже сходит с ума, как будто я влияю на него почти так же сильно, как и он на меня.

Дин Ланнверт на миг отпустил меня, растерянную, тяжело дышащую. Я застыла, плохо соображая, а он молниеносно распустил ленты на моей ночной рубашке. Ткань скользнула по коже, спадая с плеч, я вскрикнула, пытаясь подхватить её, но рукава спеленали руки, а поверх легли ладони дин Ланнверта. Мучительный стыд ожёг щёки. Выше пояса я была полностью обнажена, и взгляд дин Ланнверта гладил моё тело. Через его приоткрытые губы вырывалось тяжёлое дыхание. Этот пристальный, жадный, почти физически ощущаемый взгляд меня абсолютно заворожил, я перестала отбиваться и только молча смотрела на его лицо, на смену выражений, борьбу желаний, которая так явно на нём читалась.

А потом какое-то из желаний победило. Дин Ланнверт ожёг меня быстрым взглядом, словно пытался прочесть мысли, и медленно склонился к моей груди, коснулся губами плеча. Я вздрогнула, словно на меня поставили клеймо. Почему-то его прикосновения всегда ощущались именно так, как новая метка, знак принадлежности.

Крепко сжимая меня, он целовал моё плечо, ключицу, грудь — медленно, нежно и горячо. Я видела склонившуюся к своей груди светловолосую голову, чувствовала горячее дыхание, прикосновение настойчивых губ. И вздрогнула от ослепительной вспышки наслаждения, когда его рот накрыл сосок.

Почему-то я совсем не ожидала этого, такой остроты чувств, такой внезапности. Когда я касалась себя (а я иногда позволяла себе это невинное удовольствие), всё ощущалось куда глуше и приземлённее. Да, приятно, но не настолько, чтобы ноги вдруг задрожали, а тело будто пронзила огненная стрела. Но почему-то осознание, что это делает он, что дин Ланнверт сейчас, здесь, в темноте позволяет себе такие откровенные ласки и я их принимаю — всё это сводило с ума и стократно множило ощущения.

— Идём, — хрипло сказал дин Ланнверт, поднимая голову. У него был безумный взгляд.

Не дожидаясь ответа (а я бы и не могла дать ему ответа, потому что его слова прошли мимо моего сознания), он нагнулся, подхватил меня на руки и куда-то понёс.

Только тут я очнулась. Брыкнулась, упёрлась руками в его грудь:

— Пустите! Немедленно… Вы не можете…

Мои возражения оказали на него не больше действия, чем весенний ветерок на вековые скалы. Дин Ланнверт пронёс меня через гостиную, пинком открыл дверь в спальню, прошёл ещё пару шагов и опустил на кровать. Я невольно вздрогнула от прикосновения ледяного шёлка к обнажённой спине, мгновенно покрылась крупными мурашками, соски встопорщились. Дин Ланнверт навис надо мной, не позволяя вскочить, и приник губами к моей шее. Я тихо ахнула от импульса, пробежавшего по коже.