Книга Ты мой яд, я твоё проклятие. Книга вторая - Анна Мичи

Просьба застала меня врасплох, по позвоночнику прокатилась ледяная вода страха. Старуха говорила так уверенно – это ведь не просто предположение, это знание, память человека, который видел самого Сейджа в младенчестве. Я взглянула на него, заломив брови, испуганно ожидая реакции. Сейчас прогремит на всю комнату: «Что?! Ты утаила от меня, что это моя дочь?».

Но Сейдж лишь помрачнел, мягкий блеск в его глазах потух. Он молча кивнул мне, чтобы показала ребёнка, а сам отвернулся, и складка у рта стала глубже.

Не понял. Не поверил. Боги, какой упрямец. Меня охватили одновременно облегчение – и разочарование. Глупый, глупый упрямец! Ну ничего, пусть подождёт. Сегодня же вечером я всё ему скажу. Хватит страха и метаний, хватит ждать знака с небес. Точнее, эта встреча и есть такой знак. Пора признаться.

Я встала, поднесла задремавшую дочь к постели хозяйки дома.

– Какая крупная, здоровая девочка! – восхитилась та и протянула сухие руки. – Красавица!

Сейдж помог женщине приподняться, поставил подушку ребром, чтобы той было удобнее. Алайна даже не проснулась, перекочевав в чужие объятия. Старуха заворковала что-то нежное, привычным жестом покачивая ребёнка. Я снова бросила взгляд на Сейджа. Он смотрел на кормилицу с Алайной, а в глазах таилась болезненная тень.

– Какое счастье… – бормотала старуха. – Уж не думала, что мне доведётся снова вас увидеть, не то что подержать на руках вашу доченьку. Она вся в вас, уж я-то помню.

Я не спускала взгляда с Сейджа. Если бы он сейчас посмотрел на меня, я бы кивнула – и будь что будет. Но он глядел только на кормилицу.

– Давай я возьму, вижу, тебе тяжело, – проронил он наконец.

Старуха запротестовала, но худые руки и впрямь подрагивали, а когда Сейдж забрал у неё ребёнка, бессильно, как плети, опустились на постель. Я подошла, с состраданием глядя на кормилицу. Взяла Алайну у Сейджа.

Атуан вернулся с креслом, поставил его рядом с кроватью. Повинуясь кивку Сейджа, я села туда.

– Сколько ей? – вдруг спросила старуха. – Скоро полгода?

– Не совсем… – ещё один чересчур меткий вопрос. – Четвёртый месяц.

– Вот как? Выглядит постарше. Она родилась в срок? А то мастер Сейдж выскочил чуть раньше времени, – она заулыбалась, с любовью глядя на него.

– Хватит об этом. Тебе нездоровится? Нужен доктор, лечение?

– Что вы, свет мой, – она махнула рукой. – Ничего не нужно, моя болезнь называется старость.

Сейдж кивнул, метнул короткий взгляд на Атуана, как бы сообщая: «поговорим потом». Я мысленно согласилась: моя бабушка не может быть младше кормилицы Сейджа, а выглядит не в пример бодрее. Может, ещё удастся чем-то помочь.

– Я только одно хотела сказать тебе, мой свет, – старуха вдруг перешла на ты, как будто вернулась в прошлое. – Одна тайна мучила меня. Не иначе боги привели тебя сюда сегодня, чтобы я могла рассказать и отойти со спокойной душой.

– Тайна? – Сейдж напрягся, и я вместе с ним. Почему-то стало тяжело на сердце, словно то, что готовилась сказать старая кормилица, могло затронуть и меня.

– Я ведь была с твоей матерью ещё с тех пор, как она была маленькой. Прислуживала ей, пока замуж не вышла. А потом, когда ты родился, она снова меня к себе позвала. У меня как раз младшенький народился, вот он, – она кивнула на замершего тенью Атуана. – Молока на троих хватило бы, а у твоей матери не было его почти. Вот так и взяли меня за тобой ухаживать. Ох, отвлеклась старая, я ведь не то хотела сказать, – она пожевала губами, глядя на сына. Кивнула ему на дверь, и он безмолвно скользнул к ней и исчез, тихо затворив за собой. Потом посмотрела на меня и снова на Сейджа: – Пообещала я ей не говорить никому, да мучает это меня, отойти не могу. Чую, должна открыть тебе. Велишь ли продолжать?

Сейдж бросил на меня короткий взгляд:

– Говори спокойно.

Это был знак доверия, вот так позволить старой кормилице раскрыть в моём присутствии некую важную тайну. Если бы Сейдж по-прежнему считал меня шпионкой, заставил бы выйти. Но я вместо того, чтобы обрадоваться, почему-то сжалась. Плохое предчувствие ледяными пальцами щекотало внутри.

Старуха кивнула, помолчала, словно набиралась духа, и наконец проронила, схватив Сейджа за руку:

– Артейдж не твой отец, мой свет.

Слова отдались в моей голове как эхо, звук без смысла. Одно было ясно: случилось нечто непоправимое. Мой мир словно треснул и пошёл осыпаться мелкими осколками.

– Что?! – рявкнул Сейдж. – Доказательства! – глаза его сверкнули гневом, челюсти судорожно сжались. Мне показалось, не будь перед ним старуха, он бы её ударил.

Но та осталась невозмутимой.

– Не прими за труд, соблаговоли подать тот ларец, – сухой палец указывал накрытый салфеткой деревянный ларчик, стоящий за стеклом на полке.

Сейдж поднялся и принёс нужное. Его руки дрожали. Я тоже была в ужасе. Невольно представила, каково было бы мне, скажи кто, что отец мне не отец. Но, быть может, кормилица и правда ошибается?

Крышка ларца раскрылась с сухим шорохом. Посыпались рисунки, письма, засушенные цветы. Видимо, здесь хранились памятные для хозяйки вещи. Сухие пальцы кормилицы неуклюже перебрали бумаги и наконец вынули пожелтевший от времени конверт.

– Твоя мать писала это ему… прочти, мой свет, да не сердись на меня. Я хранила эту тайну уж больше двадцати лет, и я всего лишь умирающая старуха…

Сейдж взял конверт, вынул листок бумаги. Быстро пробежал глазами, потом вернулся к началу и прочёл вновь, уже медленнее, так, будто взвешивал про себя каждое слово и никак не мог его воспринять. Бросил на постель:

– Чушь! – отчаяние, злость, неверие звучали в голосе.

Письмо слетело прямо к моим ногам. Я подняла его и не удержалась от того, чтобы не заглянуть.

– Прости старуху! – я видела краем глаза, как кормилица схватила Сейджа за руку, но содержание письма сразу завладело всем моим сознанием, и я перестала обращать внимание на происходящее.

Письмо было написано торопливым мелким почерком, со множеством клякс и перечёркнутых слов, которые всё равно потом повторялись впоследствии почти в том же виде. Чувствовалась дрожь руки, что водила пером.

«Мой любимый, мой драгоценный, моё сердце, что я собственными руками вырвала из груди. Прости, что пишу тебе после того, как сама запретила тебе искать со мной встреч и писать мне. Возможно, я так и не отправлю это письмо, сожгу в пламени камина, но сейчас не могу не писать. Мне нужно выговориться. Вылить на бумагу то, что терзает меня.

Моё навеки ушедшее счастье, когда я оставила тебя, я носила под сердцем наше дитя. Я слишком поздно узнала об этом, а когда узнала, то до последнего надеялась, что это сын Артейджа. Ходила в храм матерей Авендаса, просила о проверке на кровную связь. Но боги не были милостивы ко мне. Или наоборот, были слишком милостивы? Позволили унести с собой частичку тебя, мальчика с твоими глазами.