Книга Кошка, живущая на крыше - Мария Зайцева

И, внезапно, острое воспоминание нашего поцелуя в подъезде, близости его тела, неотвратимости его действий... Своей неправильной, но такой сладкой реакции на происходящее.

Увлекшись, я не сразу осознала, что уже не просто лежу, весело переругиваясь с соседом и дразня его злыми поддевками, а глажу себя, дотрагиваюсь,то легко и воздушно, то грубовато и жестко до груди, до раскрытых губ, мягко прикусываю пальчики, развожу в сторону ноги...

И слушаю, с упоением слушаю голос соседа из-за стены, который, оказывается, незаметно и пугающе быстро для меня, перешел от оскорблений к мягкому журчащему описанию того, что бы он со мной сделал, если б находился рядом. И что мне сейчас надо делать. И как.

И, самое главное, что я подчинялась!

- Катенькаааа,  - шептал он, горячечно, со стоном растягивая мое имя, - сладкая, вкусная, я бы целовал тебя, губки твои мягкие кусал, гладил бы тебя везде, хочешь? Ты ведь хочешь?

Голос звучал прерывисто и в то же время невозможно настойчиво, невозможно возбуждающе, не поддаться ему было нельзя, нереально. И я сама не поняла, как простонала в ответ, тихо, еле слышно:

- Хочу...

А он услышал, сразу услышал, выдохнул  взволнованно, со стоном,  и зашептал еще более хрипло, царапая мне все внутри этими интонциями, вводя в транс:

- Да, да, да... Я тоже хочу... Очень хочу, чтоб ты сняла майку, потерлась об меня, скользнула по моей груди, чтоб губы твои, искусанные, распухшие, по моей коже скользили, ниже, ниже, а я смотрел бы на тебя, в глаза твои темные, голодные, ты ведь хочешь? Да? Хочешь?

И я опять , не помня себя и представляя только, как я трогаю его, провожу губами по влажной от пота коже, собираю его вкус, упиваюсь им, опускаюсь на колени перед ним, прохрипела:

- Да... Хочу...

Пальцы мои, предатели, сами скользнули за кромку комбеза , с уже давно, оказывается, спущенными лямками, добираясь туда, где я остро в них нуждалась, где сейчас просто необходимо было дотронуться, прикоснуться, потереть...

За стеной слышалась возня, шепот не оставлял меня в покое, не давал ни секунды передышки, дурманя, сводя с ума окончательно, потому что понимала я , прекрасно понимала, что это за возня, и что он там делает, и почему у него голос уже не хрипит, а буквально рвется, и представляла себе эту горячую картину, и мозг отключался совершенно, оставляя только инстинкты голые, только жажду наслаждения и освобождения.

- Катенька, маленькая, маленькая моя, моя, моя... - хрипел сосед за стеной, - слышишь, я приду сейчас, открой, я приду к тебе.

И тут я замерла.

И распахнула глаза.

И увидела, где у меня руки.

И где комбез. И где майка.

И голос за стеной, с ума меня сведший.

Я подскочила, лихорадочно натягивая лямки комбинезона и опуская майку на грудь, рванула к выходу из квартиры, забыв про обувь, стремясь только убежать подальше от этого марева, дурманящего голоса и сумасшедшего парня, управляющего мною даже через стену.

Я распахнула дверь, выбежала прочь к лестнице и не услышала, как за стеной сначала чертыхнулись, потом что-то упало, и раздался удаляющийся топот.

А затем отлетела в сторону и грохнулась о стену соседская дверь.

Я бежала, как перепуганный зайчик от волка, удирала по лестнице вниз босиком, наплевав на все, не понимая, куда я бегу, и только стремясь быть подальше от него. От соседа. С его голосом, с его жадностью, с его властью надо мной.

И так я была увлечена своим побегом, что не сразу даже поняла. Что меня поймали.

Только забилась в сильных руках верткой рыбкой, пытаясь вырваться, и не могла, потому что голос, подчиняющий, жадный,вернулся, давлея, уговаривая, проникая в возбужденное сознание, в испуганный мозг:

- Катенька, ну куда ты... Ну чего ты... Дурочка моя... Моя... Моя... Моя...

И от каждого этого "моя" что-то во мне содрогалось, желая покориться, тело само льнуло все ближе, особенно когда к голосу присоединились губы. Жадные такие. Настойчивые. Сводящие с ума быстрыми поцелуями похлеще, чем голос. И я , прекращая сопротивляться, ответила, сама потянулась, не соображая ничего, обняла, сладостно вдыхая невозможный дурман его кожи, и не понимая, что со мной происходит.

Не замечая, как несут меня обратно, заносят в квартиру, не мою, соседскую, где все пропахло им, моим сумасшедшим соседом, и от этого становилось еще жарче, еще горячее, и мыслей не было никаких. И стоп-сигналов  в голове никаких.

Только руки его, сильные, такие сильные, но в то же время нежные, опытные, раздевающие меня, незаметно, но очень быстро и умело. Только губы его, сухие и твердые, скользящие по горячей, измученной касаниями и поцелуями коже, дарящие такое блаженство и забытье, что сил отвечать не было, только растворяться в этом всем.

Только голос его, опять этот голос, сумасшедше хрипящий, царапучий, прямо по сердцу, по натянутым нервам проводящий жесткой щеткой, делающий из них струны, которые можно настраивать так, как ему хотелось, добиваться той мелодии, которая была ему нужна.

Я не видела ничего вокруг, не соображала, куда он меня принес и что он делает. Только тянулась к нему, подставляясь под ласковые и неторопливые касания, схожие с лучами утреннего солнца, еще нежаркими, но настойчивыми, обещающими залить все своим теплом, даря радость всему живому.

А потом солнце стало жарче, затапливая меня своей невозможной энергией, накатывая волнами, жгучими, обжигающими просто, дарящими сладкую, такую желанную боль, и я выгибалась, стараясь получить как можно больше тепла, больше, больше, больше...

И когда стало уже невозможно терпеть, когда зажглась кожа, отзываясь на малейшее касание рук и губ, я внезапно изогнулась и поняла, что горю, что сама стала этим жгучим лучом, что умираю и заново рождаюсь...

- Катенька, моя девочка, моя сладкая...

Я лежала, обнимая крепкое, сильное , молодое тело своего соседа, слушала его хриплый сбивчивый шепот, не оставляющий меня ни на секунду, и чувствовала полнейшее, абсолютное опустошение и успокоение. Словно я все правильно сделала. Так , как надо.

И когда шепот прервался, потому что сосед захотел второй раз за этот день побыть для меня солнцем, я только закрыла глаза и погрузилась в томную, обжигающую негу, которую дарили его руки. Подчиняясь, лаская, отвечая.

И наплевав хотя бы на короткое время на свои принципы, на свои правила, и всю остальную глупость, которой забивала себе мозг.

Могу я хотя бы раз в жизни перестать думать? Просчитывать? Решать? Могу я, как моя Кошка, поступить по своему желанию? Уйти туда, куда хочу?

Сейчас я хочу в руки самому потрясающему мужчине в своей жизни. И не важно, что ему только восемнадцать. И не важно... Да вообще ничего не важно.

Сегодня я - Кошка, я пришла к нему, и я дарю ему себя. Так же, как он отдает мне всего себя. Сейчас. В это мгновение. Только оно у нас и есть.