Книга Мир, где нас не ждали - Дмитрий Карпин

— Я повторяю, сядьте, — произнес старший майор госбезопасности. — Иначе мои сотрудники будут вынуждены применить к вам силу.

Громов лишь усмехнулся, покачал головой и только затем сел.

— Если все так, как говорит товарищ Богатырев, — продолжил Бахчисараев, — то доказательства вашей вины обнаружатся в самое ближайшее время. Мои сотрудники в данный момент занимаются обыском в вашем кабинете.

— И что вы рассчитываете там найти? Западные пропагандистские журналы, томик по идее строения капитализма или, может быть, план подрыва советской идеологии? — фыркнул Громов.

— Нет, товарищ, — покачал головой комитетчик. — И не стоит паясничать. Мы с вами оба прекрасно знаем, что мои люди там обнаружат. Богатырев признался, что полученную в результате ограбления картину Гитлера он лично передал вам вчера еще утром. И времени на то, чтобы перепрятать ее, у вас не имелось. Поскольку сразу после получения полотна вы решили избавиться от своего подельника. Как же это низко и по-капиталистически! Признаться, товарищ, я был лучшего о вас мнения, особенно в тот момент, когда вы лично решили идти в бой и брать Богатырева. В тот момент я искренне подумал, что мы сами одинаковы, а как оказалось… — Бахчисараев запнулся, казалось, он действительно был расстроен и разочарован в Громове. — А как оказалось, вы лишь очередной предатель родины и мелкий и тщедушный капиталист.

— Это неправда, — покачал головой Громов. — Все это неправда.

Денис взглянул на отца. Лицо его было бледным, а в глазах царила обида и непонимание — за что? За что с ним, человеком, который всю свою жизнь посвятил светлым идеям коммунизма, справедливости и правосудия в итоге обошлись так низко и безжалостно. Возможно, в этот момент он ощущал себя старым псом, который всю жизнь верно пас отару овец, но который стал стар, проглядел волка, после чего безжалостный хозяин возложил на своего верного раба вину и без зазрения совести избавился от него, не беря в расчет былых заслуг.

В этот момент в дверь постучались, и вошел еще один КГБешник. Подойдя к Бахчисараеву, он начал в чем-то тихо ему отчитываться.

— Денис. — Нежное Юлино дыхание коснулось его уха. — Да не поворачивайся ты, а слушай. Что бы сейчас не произошло, держи себя в руках и помни, ты ничего не знал. Если ты сорвешься или тебе не поверят, то все жертвы будут напрасны.

— Какие жертвы? — опешил Громов-младший, но остренький локоток ёжика ткнул его в бок.

— Так! — вдруг вновь заговорил Бахчисарев. — С прискорбием вынужден сообщить, что обыск в кабинете на данный момент уже бывшего майора Громова дал положительный результат. Картина «Купание валькирии» обнаружена.

— Не может быть! — разом выдохнули оба Громова — и отец и сын.

А Юля вдруг громко и наигранно расхохоталась:

— Похоже, мы с вами все-таки попались, товарищ майор.

В этот момент «дивный новый мир» Дениса треснул словно окно, в которое наглый хулиган запустил футбольным мячом, стекла осыпались, упали на пол, и в них Громов-младший увидел множество своих отражений, нагло усмехающихся над ним.

«Теперь ты понял, в чем заключался ее план Б, Денис?! — раздался в сознании сочувственный голос не к месту пробудившейся совести. — А ведь всего этого можно было избежать!»

* * *

— Товарищ, пройдемте, — произнес здоровяк в кожаном пиджаке и отошел от двери КПЗ, давая Денису возможность выйти из камеры.

В этой маленькой и душной одиночной клетушке два на полтора метра с удобствами в виде металлической шконки и смердящего унитаза, более походящего на провал в ад, Денис провел почти сутки. После разоблачительной речи Бахчисараева, его, отца и Юлю разделили. Поэтому где они и что с ними Денис не знал. Самого же Громова-младшего заперли в камере и выпустили лишь раз уже поздней ночью для допроса на полиграфе.

Процедура показалась довольно поверхностной и формальной. Ряд простых вопросов, подразумевающих точные ответы да/нет. «Участвовали ли вы в ограблении?», «являлись ли вы участником преступного сговора с целью ограбления броневика?», «знали ли вы о преступных замыслах вашего отца Громова Константина Александровича и Гончаровой Юлии Карловны?», «знали ли вы о том, что Громов и Гончарова являются любовниками?», «предлагалось ли вам Громовым или Гончаровой участвовать в преступлении или, может быть, намекалось?» и так далее и тому подобное. На все эти вопросы Денис отвечал строгим «нет» и ему даже не приходилось лукавить. Поэтому для себя он был полностью уверен, что проверку полиграфом прошел.

Но пройти проверку это еще ничего не значило. Полиграф это всего лишь машина, вырисовывающая графики тревожности, ее можно обмануть, и Денис знал, как это сделать, хотя и не был уверен в том, что сможет сохранить полное спокойствие разума и тела, если ему придется врать. Но, к счастью, врать не пришлось, да и провокационных вопросов, которых он так опасался услышать, отчего-то не возникло. Несколько раз проверяющий порывался задать и некие другие вопросы, но Бахчисараев почему-то качал головой или же говорил «не стоит». Поэтому Денис доподлинно знал, что полиграф прошел, но все же дальнейшая его судьба зависела отнюдь не от бездушной машины, а от механизмов куда более одушевленных.

И вот его, Дениса Громова, наконец-то привели к такому человеку, который по сути своей тоже являлся лишь малой шестеренкой в строгом и отлаженном механизме советской карательной власти.

— Снимите с него наручники и покиньте кабинет, — приказал Бахчисараев конвоиру.

Тот было потупился, как, мол, задержанного да без наручников с вами наедине оставлять, а вдруг что, с меня ведь шкуру спустят, но, взглянув в строгое лицо начальника, спорить не стал и в точности выполнил приказ.

— Садитесь, товарищ капитан, — вежливо указал на стул напротив письменного стола в собственном кабинете Бахчисараев.

Денис с подозрением покосился на стул, затем на серые по-советски строгие стены кабинета. Над креслом Бахчисараева висел портрет Якова Григорьевича Блюмкина, но не молодого, каким его запомнил родной мир Громова-младшего, а мужчины лет пятидесяти, полностью лысого, как бильярдный шар, и в пенсне. Этот портрет очень сильно напоминал портрет Лаврентия Павловича Берии, и это сходство отнюдь не внушало никакой надежды. Тем не менее, Денис спросил:

— Вы назвали меня капитаном, товарищ старший майор госбезопасности?

— Так точно, — кивнул Бахчисараев. — Вы все еще остаетесь капитаном советской милиции, да и разжаловать вас никто не собирается.

«Значит еще побарахтаемся», — вздохнул про себя Денис и опустился на стул.

Комитетчик сложил кончики пальцев вместе и внимательно взглянул на Громова-младшего холодными и серыми глазами. Раньше Денис бы даже поежился от такого взгляда опасного человека, наделенного высокой властью. Но сейчас, после всего пережитого на службе «Отдела истинности истории и граждан, попавших в петлю времени», Денис мог смотреть этому человеку в лицо с гордо поднятой головой и даже с вызовом, впрочем, последние эмоции он старался контролировать. Гордость это, конечно, хорошо, сейчас это даже к месту, ведь для КГБ ты должен выглядеть невиновным по всем пунктам, но все же палку перегибать не стоит. А вот страха… Страха, действительно, никакого не было, поскольку сердце Дениса сейчас терзали совсем иные эмоции, а именно злость и обида на Юлю и все то, что она учудила. А еще, словно маленький комнатный мопс, в душе потявкивала совесть, стараясь внушить чувство вины, что, мол, если бы ты сразу прислушался к ёжику, ничего бы этого и не было. Не было бы чертова ограбления, не было бы двух кровавых смертей охранников, не было бы разжалования генерала Фадеева и самоубийства прапорщика Акуленко, и еще двенадцати трупов спецназа, и унизительного ареста отца. «Ох, Юля, Юля, и как ты теперь только будешь спать по ночам с этим кровавым следом, тянущимся за тобой?». Но совесть-мопс опять тявкнула, что, мол, вина лежит и на тебе, но в ответ на нее тут же зарычали две огромные овчарки по кличке злость и обида, и совесть прижала уши, и, похоже, затаилась, дожидаясь своего часа.