Книга Магический Марксизм. Субверсивная Политика и воображение - Энди Мерифилд

Опираясь на собственную, разработанную Паулу Фрейре, версию теологии освобождения, движение использует пресловутую mística в марксистском процессе «роста сознательности», приобретения критического сознания благодаря участию, приобретению новых знаний с другими и от других, высвобождению из смирительной рубашки общепринятых идей благодаря самостоятельным размышлениям и видению себя как части сообщества других «я». Mística сопротивления передается через обучение и книги, но на самом деле это педагогика «освобождения от школы»: воображение не подстегивает зубрежка и озабоченность отметками, обучение не понимается как оказание услуги и тренировка сервильности; скорее оно ставит вопросы, избавляет от отчуждения и воспитывает духовность, чувственную и обрядовую. Связанные с mística эмоции оживляют марши и митинги, мятежи и бунты, тщательно организованные, но при этом спонтанные и экстатические, результат импровизации и одновременно замысла, моментального возмущения: свечи, семена, мачете и флаги становятся частью ритуалов пения, чтения стихов и театрализации. Как выразился один активист, mística «сочетает мечту с политикой. Другие левые критикуют нас, поскольку mística рассматривается как идеализм, нечто ритуальное. Но без mística нам не сохранить наступательного настроения. Она нас подпитывает, и если тебя не воодушевляют lonas pretas, дети в школе, флаги движения, зачем тогда в этом участвовать?»[98].

«Mística задевает нутро, – говорит другой человек. – Она затрагивает наши жизни, поскольку показывает тайну борьбы, мечты, надежды, окружающего мира. Mística дарит нам жизнь, реальность, мечту и историю. И mística придает нам энтузиазм и храбрость. Mística «дает нам импульс», говорит третий:

Это нечто необъяснимое, ты его чувствуешь. Мы многое унаследовали из теории, но в Движении безземельных крестьян она обогащена коллективным опытом. Почему эти люди, обитающие в lona preta, счастливы – улыбаются и поют песни? Это из-за mística. В школе мы создаем mística, как необходимость больше учиться, как способ продолжить борьбу. Mística – это и магические ритуалы, когда мы вспоминаем жертв, читая стихи или устраивая шествия, но mística это и то, чем наполнена повседневная жизнь… Чувство подлинности этой mística связано с тем, что она остается нерегламентированной. Мы понимаем, что если формализовать mística, она тут же умрет. Никто не получает приказы испытывать эмоции, вы испытываете эмоции, потому что это является результатом того или иного действия[99].

Mística в политическом и личном смысле – это то, что испанский поэт Федерико Гарсиа Лорка когда-то назвал «дуэнде»: воинственная поэтика и поэтика воинственности, которая делает вещи возможными, даже когда они невозможны, когда вы думаете, что все потеряно и мосты сожжены. Это песня марксизма, стремящегося вопреки всему обрести свой первозданный чувственный язык. Путей к дуэнде или к mística нет ни на одной карте. Буржуазия и правящая элита не способны познать дуэнде или mística, поскольку им есть, что терять, поскольку они не достаточно обездолены, как говорит Маркс, счастливы в своем отчуждении. Буржуазия и правящая элита не обладают дуэнде или mística, поскольку, как говорит Лорка, они воспламеняют кровь, как танцы на битом стекле, сметают геометрию и рациональность, опираются на человеческую боль. Великие артисты испанского юга – андалузцы и цыгане – знают, что без дуэнде ни песня, ни танец, ни бой быков не окрыляют душу, это же касается радикальной политики и магического марксизма. Постиндустриальное капиталистическое общество убило дуэнде, кастрировало его, потушило его пламя, уничтожило его, похитило его чувство. Пресыщенная жизнь патологична, она материализуется в ничто, в непосильный труд или недостаток труда, в оборудованный кондиционерами кошмар, пресный и до тошноты предсказуемый, в мир, лишенный истинных чувств. Однако, как и сила mística, «приближение дуэнде, – писал Лорка, – знаменует ломку канона и небывалую, немыслимую свежесть – оно подобно чуду и будит почти религиозный восторг».

Состояние живого чувства

В примечательном эссе, написанном на пороге XIX века, английский поэт-романтик Уильям Вордсворт размышляет о цикле стихотворений, которые он объединил под рубрикой «лирические баллады». В этом эссе Вордсворт честно старается дать своим стихам «рациональное» объяснение, «объективно» оценить, как экспрессия наделяет слова эмоциональной силой. Разумеется, Вордсворт ни слова не говорит о политике, его рефлексии адресованы другим поэтам и любителям литературы. Но тем не менее неявно и неожиданно он дарит нам блестящую догадку, касающуюся связи между ощущениями и мышлением, чувствами и языком, воображением и композицией и таким образом показывает, что экспрессия является базовой составляющей как политики, так и поэтики. И действительно, практически все места, где Вордсворт упоминает о «стихотворениях» и «поэзии», мы можем легко заменить на «политику» и «политическое». «Главная задача этих Стихотворений, – пишет Вордсворт, – состояла в том, чтобы отобрать случаи и ситуации из повседневной жизни и пересказать или описать их, постоянно пользуясь, насколько это возможно, обыденным языком, и в то же время расцветить их красками воображения»[100].

Реальность – точка отсчета поэзии Вордсворта, так же, как это должно быть для любого политика, однако воображение расцвечивает реальность; поэтические идеи (и идеалы) в «экстатическом состоянии» могут преобразовать эту реальность в новую экспрессивную и просвещенную форму, где наметки элементарных чувств приобретают завершенность, чтобы все смогли это прочитать, почувствовать. Поскольку Вордсворт считает, что именно чувство придает важность любому действию и ситуации, а не действие и ситуация придают значение чувству. Ибо истинная поэзия, говорит Вордсворт, «представляет собой стихийное излияние сильных чувств»; то же самое можно сказать и об истинной радикальной политике.