Книга Баланс белого - Елена Мордовина

Спортзал маленький — настольный теннис посреди крохотной комнатки и несколько тренажеров — допотопных, как на открытой площадке в Гидропарке.

Двое неприглядных мужчин играют в теннис. На одном выцветший спортивный костюм, розовый, на другом — пижама с рваными внизу штанинами. Они худые, как узники Освенцима. Но пытаются улыбаться.

Я качаю пресс. Штуцер едет на велотренажере.

Мужчины с нами не знакомятся — не то место, чтобы знакомиться с девушками.

Полчаса прошло. Медсестра приходит нас забирать.

— Я боюсь вещей, — говорит Штуцер. — Человек умирает, вещь переживает его иногда на сотни лет. Паганини умер, а его любимая скрипка Гварнери живет в Генуе, и раз в месяц на ней играет приставленный к ней музыкант. И бог знает, кто играет его пальцами, может, сам дьявол — Паганини? Ты знаешь, что Паганини был дьяволом?

XX

Когда я проснулась, рядом валялся распотрошенный рюкзак. Все вещи были рассыпаны, и я лежала прямо на грунтовой дороге среди комьев земли, листьев и веток. Волосы расчесать было невозможно, я повязала бандану и медленно вышла к трассе.

Мне было не до костра и кофе, мне бы поскорее в Питер. Думала, что к обеду проеду еще четыреста.

Не за что глазу зацепиться — до горизонта никаких предметов, только покосившийся столб. На нем было написано, сколько мне осталось до Петербурга.

Издалека с холмов спускался бескапотник, а впереди него — разбитый забрызганный седанчик серо-голубого цвета. Я хотела остановить трак, но неожиданно для меня остановилось это недоразумение.

Передняя дверца открылась, и оттуда выглянула веселая молодая женщина с густыми черными волосами, убранными в косу.

Это не тот тип женщин, от которых я устала в тюрьмах библиотек. С изогнутыми обвислыми шеями индюшек и головами страдающих авитаминозом попугаев, приглядись — видны дырки от перьев между оставшимися прядями и каплями репейного масла. Женщины, стекшие в мешки ягодиц и обвисших щек, с черными подтеками между этими мешками, женщины, зрящие из-под фиолетовых очков, женщины — медленно передвигающиеся рисовые мешки. «Мальчики, вы мешаете!» — выволочет нос из-под пуховой фиолетовой шапки.

В общем, это была совершенно не такая женщина.

— Куда тебе? В такую рань?

— В сторону Питера.

Общий astonishment.

— Ты же так сразу никого не пугай, так сразу и в Питер, что-нибудь поближе назвала бы. Садись!

Я плюхнулась на заднее сидение, подвинув какие-то вещи.

Машина дребезжала, и у стекол подпрыгивали дохлые мошки, разные насекомые, еще шевелились овода. Некоторые пытались карабкаться по пятнистому пыльному стеклу.

— Мы тебя немного подбросим, потом мы сворачиваем…

— А мы из Орши.

— Орша? Что это?

Они рассмеялись, как у них спросили какую-то элементарную вещь. Орша — это город, и для них было странно, что мне это неизвестно. Я понимаю, для них весь мир — это их город, прилежащие поселки, и где-то далеко, в тумане, губернский город с цирком и концертами.

Лобовое стекло было надтреснуто, как будто накрыто ладонью.

На задней панели — засушенная щучья голова с раскрытой пастью.

— Да ты не бойся, мы же простые ребята, не убийцы. А хочешь с нами?

— Ну, давай!

Правая передняя дверь все время не закрывалась и хлопала.

— Мы едем в охотничий домик, тут недалеко, мы там отдыхаем по выходным. Поешь, отдохнешь просто, даже выспаться сможешь. Там много комнат, никто тебя не тронет, не бойся, это я тебе говорю. Кроме меня девчонок там совсем нет и мне скучно, поехали. Ну, смотри, сейчас пять утра, мы едем в такую рань, еще сами спим, а тут — ты, знаешь, как мы удивились!

— А сегодня к обеду мы тебя вывезем обратно на эту же трассу, поедешь в свой Питер. Ну, подумай, куда тебе торопиться?

До меня наконец дошло, что мне действительно некуда торопиться, что нужно отдохнуть. Я согласилась. Света только что не завизжала от радости.

Несколько рубленых построек, высокий забор.

Дорога вела дальше в лес. Вдоль забора стояло еще несколько машин. Тут же бродил мальчик.

У ворот нас встретил сторож, он сказал, что нашел Мишкин паспорт и с нас бутылка.

Они очень обрадовались, потому что перед этим как раз обсуждали вчерашнюю пьянку.

Вышеупомянутый Мишка лежал пьяным в охотничьем домике. Его разбудили и отдали паспорт. Сказали, что надо обмыть, и представили мне. Мишка был толстый и хозяйственный, в белой майке и ситцевых трусах. Лицо его было помятым. Он долго искал свои брюки, паспорт и тапочки. Спустился по еще пахнущей сосной лестнице и встал в клетчатое пятно света.

Входная дверь отсутствовала, поэтому было очень светло.

На толстых Мишкиных ногах светились волоски.

Он жаловался, что собаки съели ночью все мясо, которое оставалось в ведре, по пьянке за ним никто не следил.

У входа валялась кабанья шкура.

Сторож был без двух пальцев и фаланги среднего — проиграл в преферанс на зоне. Он докурил, бросил окурок в снарядный стакан, наполовину врытый в землю около покрышки, об его край открыл бутылку пива. Пена обильно потекла по бутылке и по его руке.

Из одного окна был виден лес и дорога, из другого — машина, которая стояла, накренившись, пьяная, с открытыми дверями, из которых торчали какие-то одеяла, их барахло и мой рюкзак.

На осколке зеркала, забрызганном мыльной пеной, лежал болт с мизинец величиной и надорванный пакетик парацетамола.

Больше всего мне хотелось есть.

Буфет стоял здесь же, на веранде.

В плетеной корзине было много французских булок, длинных и хрустящих, рядом — разбросанные пакетики с вишневым «Инвайтом». Они разводили этот напиток литрами — в стаканах, бутылках, банках.

Как только мы приехали, меня сразу накормили.

На столике во дворе стояло оцинкованное ведро, полное куриных бедрышек. Они их поджаривали на гриле и через каждый час выставляли на стол целое блюдо, пока окончательно не напились и пока это занятие не перестало их развлекать. Все было таким свежим, чистым и пикниковым — окна, белые занавески и соль в солонках.

Я хрустела французскими булками и свежими нарезанными огурцами. Везде стояли тарелки с кольцами лука, в уксусе, приготовленные для шашлыка, лежали свежие помидоры — буквально везде: на полу, на лавках возле входа, на столе, на крыльце.

На лавке еще стояло ведро с водой, еще не нагретое утренним солнцем. Мишка, когда вышел к нам, зачерпнул ковшом из этого ведра и пил. Вода стекала по его голому брюху и блестела капельками на солнце возле пупка.

Лысоватый и разомлевший сторож получил свою награду. Он выпил одну, вторую, опять загадочно улыбаясь, ничего не сказал и увалился куда-то спать. Больше мы его не видели. Он явно торжествовал и глядел на нас хитрым взглядом тайного содержателя вселенной.