Книга Поход Наполеона в Россию - Арман Луи Коленкур

К его великому сожалению, стычки оставались безрезультатными. Он вполне основательно надеялся, что у князя Экмюльского дело дойдёт до боя с князем Багратионом, и радовался, что этому генералу, правой руке старика Суворова, придётся схватиться с самым доблестным из его соратников. Он был очень недоволен стычкой авангарда Неаполитанского короля с неприятельской кавалерией. Генерал де Сен–Женье и довольно много солдат попали в плен. Тем временем наше левое крыло продвигалось. Манёвры императора приняли определённый характер, и 17 июля он выехал из Вильно, чтобы присоединиться к своей гвардии в Свенцянах.

Там император получил донесения Неаполитанского короля, подробно сообщавшего ему о неудаче, постигшей его кавалерию. Одновременно он ему сообщил, что укреплённый Дрисский лагерь был эвакуирован русскими 18 июля и русская армия, оставив все позиции и укрепления, возводившиеся в течение двух лет, начала общее отступление. Багратион был бы отрезан от Барклая и от южных губерний, если бы он не поторопился начать отступление. Так как император давно предсказывал этот неминуемый успех, то он явился хорошим предзнаменованием. Он вскружил императору голову и воспламенил даже людей, наиболее холодно относившихся к «этому польскому делу», как называли кампанию в ставке.

Император тотчас же решил направиться в Глубокое.

Гвардия немедленно была двинута в этом направлении. Император оставался на месте ещё часов двенадцать, рассылая приказы, а затем продолжал наступательное движение в течение всей ночи, надеясь, что быстрота манёвра позволит ему настигнуть русскую армию; в Глубокое он приехал утром. Это — красивый монастырь в очень плодородном районе. Изумительный марш от Вильно до Глубокого доказал, что при хорошем уходе лошади могут совершать поразительные переходы, так как они, верховые и вьючные, нагружённые большими тюками, выйдя в шесть часов утра из Вильно, пришли в Свенцяны в восемь часов вечера, а назавтра в полдень были в Глубоком, сделав 48 лье. Упряжные лошади сделали переход из пункта, находящегося в шести лье от Свенцян, в 18 часов, причём ни одна из них не заболела.

Неаполитанский король, командовавший авангардом, стоял на Двине. За неудачной рекогносцировкой, которая стоила нам генерала де Сен–Женье и многих офицеров, следовало несколько кавалерийских стычек с переменным успехом. Так как русской армии удалось скрыть от короля своё отступление, то она осуществляла его без помехи, но маршал князь Экмюльский быстрым движением на Могилёв отрезал отступление князю Багратиону, который завязал под Салтановкой оживлённый, но безуспешный авангардный бой с целью освободить свою коммуникационную линию.

Это ему не удалось, и после бесплодных усилий, стоивших ему 4 – 5 тысяч человек, выбывших из строя, он должен был решиться на новое отклонение в сторону, чтобы пойти на соединение с главными силами армии, которые он мог догнать лишь в Смоленске. Это сражение было кровопролитным, особенно много потерь несли русские, но пленных мы взяли очень мало.

Одновременно было получено сообщение, что император Александр несколько дней тому назад покинул армию, выехал 18 июля из Полоцка и отправился в Москву, чтобы призвать народ к оружию. Решили, что он покинул армию, не желая, чтобы на него падала ответственность за последующие результаты военных действий, так как первые операции были неблагоприятны для русских: они разрезали армию и заставили эвакуировать укреплённый лагерь, который считался в России непобедимой преградой при наличии достаточно многочисленной армии. Одновременно стали известными указ о рекрутском наборе — по одному рекруту на каждые 100 человек — и два манифеста императора Александра, один из которых был обращён к русскому народу, а другой — к городу Москве; эти манифесты не оставляли сомнений в том, что он хочет превратить войну в национальную. Печатные листки за подписью Барклая, подброшенные на наши аванпосты, доказывали, что он не очень щепетильно разбирался в применяемых средствах, так как в этих листках французов и немцев призывали покинуть свои знамёна, обещая устроить их в России. Император Наполеон был, по–видимому, этим удивлён.

— Мой брат Александр не считается больше ни с чем, — сказал он, — я тоже мог бы объявить освобождение его крестьян; он ошибся в силе своей армии, не умеет руководить ею и не хочет заключать мира; это не очень последовательно. Когда вы не являетесь более сильным, то надо быть лучшим дипломатом, а дипломатия Александра должна заключаться в том, чтобы покончить с войной.

Император был страшно рад, когда узнал об эвакуации Дрисского лагеря, над укреплением которого русские работали в течение двух лет. Отъезд Александра из армии также казался ему успехом. Он с полным основанием приписывал его своим быстрым передвижениям, которые, помешав соединению главных сил русской армии, принудили Александра эвакуировать без боя свой лагерь, чтобы искать в более глубоком тылу тот пункт, где может произойти соединение. По словам императора, он мог теперь выбирать между Москвой и Петербургом, если Россия не запросит мира. Он надеялся своими быстрыми манёврами принудить русскую армию принять сражение, которого он желал, или же деморализовать и изнурить её непрерывным отступлением без боя. Он говорил также, что корпусу Багратиона не удастся соединиться с главными силами армии, что он будет захвачен или разгромлен, по крайней мере частично, и это произведёт большое впечатление в России, так как Багратион был одним из старых соратников Суворова.

Император вскоре решил двинуться на Витебск, надеясь заставить русскую армию принять бой для защиты этого города, а может быть, с целью подстеречь Багратиона, которого продолжал теснить князь Экмюльский. Его величество выехал из Глубокого 21‑го и ночевал в Камене 23‑го. Русские гвардейские гусары жестоко пострадали в столкновении с нашим авангардом возле Бешенковичей. Именно по прибытии в этот городок 24‑го числа император впервые обратил внимание на то, что мы наблюдали уже в течение двух дней: все жители бежали из города, дома были абсолютно пустыми, и всё доказывало, что эта эмиграция осуществлялась систематически, согласно распоряжениям, недавно изданным правительством.

После Бешенковичей и до того, как мы миновали Витебск, мы останавливались на бивуаках и разбивали палатки.

Император, который так желал сражения, пускал в ход всю свою энергию и весь свой гений, чтобы ускорить движение. Он добивался сражения и тем больше мечтал о нём, что, по слухам, в Витебске находился император Александр. Сражение под Островным, последовавшее за сражением под Бешенковичами, было достаточно кровопролитным и окончилось в нашу пользу, но это был не больше как арьергардный бой, при котором неприятель, по существу, добился желательного для него результата, ибо он задержал наше движение, принудил нас занять позиции и, следовательно, остановил нас на несколько часов.

Русских отбросили к Лучесе, маленькой речке, впадающей в Двину, недалеко от Витебска. Ночью было ускорено движение всех корпусов и всех артиллерийских резервов; были пущены в ход все средства в надежде, что завтра или самое позднее послезавтра состоится генеральное сражение — предмет всех желаний и упований императора. Его величество часть ночи оставался на лошади, подгоняя и ускоряя движение воинских частей и ободряя войска, которые были полны воинственного пыла. Неаполитанский король уверял, что все манёвры неприятеля указывают на подготовку к сражению. Император и вся армия слишком сильно желали этого сражения и поэтому тешили себя надеждой, что великий результат близок.