Книга Новенький - Уильям Сатклифф

– Была немножко стара для меня.

– Думаю ли я, что она была для тебя немножко стара?

– Да. Думаешь, она была немножко стара для... для... для...

– Тебя.

– Меня. Ну?

– Ну... ну, то есть, сейчас трудно сказать. Полагаю, если вы подходили друг другу в сексуальном плане, полноценным отношениям между вами ничто бы не помешало. То есть, если ты считал ее привлекательной, никаких причин для... ммм... Большинство людей вообще не считают сексуальными женщин такого возраста, но если ты... я не говорю, что она не была фантастическая, я хочу сказать – она для своего возраста исключение... то есть очень хорошо сохранилась и все такое... так что если барьер привлекательности ты преодолел, то ты... ммм... Сколько точно лет твоей матери?

– Что?

– Просто – сколько лет твоей матери?

– Что ты имеешь в виду?

– Ничего. Совершенно ничего. Просто интересно.

– Маме где-то сорок пять или около того. Слушай, у меня нет этих эдиповых залипов, если ты об этом.

– Ты уверен?

– Разумеется, блин, я уверен. Я уже много лет не хочу трахнуть мать.

– Но точно сказать нельзя. В этом все дело. Это подсознательное. Я думал, что уже перерос желание трахнуться с матерью, но только на прошлой неделе мне приснился сон, в котором она была похожа на Ким Бэсингер, и пожалуйста – встал как миленький.

– Твоя мама совсем не похожа на Ким Бэсингер, – прохныкал он.

– Я знаю. Не понимаю, как ей это удалось. Это было невероятно. Но мне это снилось. И не нужно быть Фрейдом, чтобы понять: мое подсознание хочет, чтобы я трахнул свою мать.

– А что такого твоя мама во сне делала, что ты так завелся?

– О... э... я не... ммм... не помню всех деталей, на самом деле.

– Черт! Как неудобно. А мама знала, что ты возбужден?

– Нет – ей не было видно. Я закрывал член карманным разговорником. Слушай – это неважно. Суть в том, что мое подсознание меня провело, нацепило на мою мать красивое лицо и большие сиськи, чтобы я ее захотел.

– Не так уж ты возбудился, если мог закрыть весь член карманным словарем.

– Может, хватит уже про сон этот, а? Лучше б не рассказывал. Я вот о чем. Я читал об этом все – думаю, стану когда-нибудь психологом. Мы все хотим трахнуть своих матерей. Это факт. Это доказано. Но мы боимся желания трахнуть своих матерей, уговариваем себя, что они не сексуальны, – только вот во сне все летит к чертовой матери, когда подсознание сообщает, чего мы на самом деле хотим, и мы раскладываем их, бесчувственных, на кухонном полу.

– Понятно. Так. Знаешь, теперь, когда ты об этом сказал, я вспоминаю, что у меня действительно был один чудной сон несколько недель назад. – Барри начал приходить в себя.

– Какой?

– Я в нем был маленький, в спальне, а мама заходит и начинает объяснять мне французские спряжения. Потом я говорю, что мне нужно пописать, и она относит меня в туалет и держит меня высоко, чтобы я доставал до унитаза, но я не могу нормально пописать. Выходят только маленькие белые сгустки. Я не знаю, что это такое, пугаюсь, но мама добрая, держит меня, все повторяет, что ничего страшного, и я опять пытаюсь. И все равно выходят только белые сгустки.

– Господи!

– Я тогда как-то не подумал, но сейчас...

– Ты тогда как-то не подумал! Ты что – идиот?

– Нет – ну, знаешь же, как бывает. Просто, ну, просыпаешься, несколько секунд думаешь, что ты извращенец, а потом абсолютно все забываешь.

– Черт!

– Ты как считаешь? Это же по-уродски, да?

– Знаешь, как я удивлен? – спросил я.

– Как удивлен?

– Вот настолько удивлен. – Я показал расстояние большим и указательным пальцами.

– На один сантиметр?

– Точнее, вот так. – Я показал снова.

– Два сантиметра.

– Угумс – удивлен на два сантиметра, а это, знаешь ли, не слишком.

– Думаешь, мне ее лучше послать?

– Да разумеется. Ты молод, – значит, ты в выигрыше. Не сидишь в квартире с перекрученной женоматерью, на всю жизнь выращивая психологическую травму совокупления с мамочкой. Господи, еще немного, и ты б оказался в мотеле Бэйтса[25].

– Может, ты и прав. Но я ее любил.

– Кого? Маргарет или мать?

– Маргарет, имбецил.

– Просто уточняю.

– Ты видел ее письмо?

– Конечно – она звякнула мне в Амстердам и попросила проверить пунктуацию.

– Правда?

– Конечно нет, болван. Это называется сарказм. САР...

– Ладно, ладно. Успокойся. Вот, смотри. Он протянул мне письмо:

Дорогой Барри,

Мне никогда в жизни не было так трудно написать письмо. Не думай, что я тебя не люблю. Никогда, ни за что не думай, что я не люблю тебя всем сердцем. Я люблю тебя так же, как своих собственных детей. [Ах-ах!] Но я должна тебя оставить – должна спасти нас от нас самих. [Блевать.] То, что между нами было,– уникально, неповторимо и навсегда останется в наших сердцах. [Ведерко номер два, пожалуйста.] Но так дальше продолжаться не может. Я больше не молода. Хотя меж нами была огненная вспышка, есть другие, более постоянные узы, связывающие меня с семьей, – узы, которые не так легко разорвать.

Любовь к тебе – лучшее, что со мной когда-либо случалось, но и все, что со мной случилось. [Алло? Вы на какой планете?] Есть другие вещи, более серьезные, которые я построила сама, своими руками и руками моей семьи. Эти вещи нельзя снести молниеносным ударом страсти, какой бы огромной она ни казалась. [Верно подмечено.]

Я, может, и ненавижу своего мужа, но я и люблю его, как люблю тебя, но и ненавижу. [Отличное сравнение.] И для меня очень важны дети – я не могу выбросить их, как использованную бумагу. [Именно, именно.] Есть женщины страсти, храбрые женщины, безответственные женщины; но есть и женщины долга, заботливые женщины, у которых имеются ответственность и обязательства, и я – одна из них. Ты показал мне новую сторону моего характера – ту, которая умеет смеяться, кричать, действовать стихийно, испытывать оргазмы. Но я некоторое время думала и поняла: та, кого ты мне показал, – это не я. Это другая я. Я, которая лжет и притворяется кем-то, кем не является, – по крайней мере, в душе.

Если бы я только могла быть женщиной страсти – но я не она. Я женщина долга. Я целую тебя за все, чему ты меня научил, я хотела бы оказаться более понятливым учеником на твоих уроках любви.