Книга Место встреч и расставаний - Сара Маккой

Марджори шепотом поблагодарила ее, а затем несколько минут расхаживала по помещению, пытаясь успокоиться. Она была в нужном месте, и у нее еще оставалось лишних сорок пять минут. На ней была лучшая ее одежда, подаренная мамой на выпуск, – шерстяной костюм в черно-белую клетку, настолько сильно зажатый в талии, что она едва дышала, и легкая шаль. На ногах красовались черные туфли-лодочки, которые жали в пальцах ног, но зато в них ее ноги казались бесконечными. Этим утром в ванной она осторожно, тайком, воспользовалась тональным кремом, губной помадой и немного – тушью для ресниц, а потом, умудрившись скрыть лицо от своих родителей, торопливо ушла на работу.

Или, по крайней мере, родители думали, что она туда ушла.

Вместо того чтобы идти на свою работу с неполной занятостью, заключавшуюся в присмотре за «двумя ангелочками» миссис Сэмсон, которая произносила эти слова без единого намека на иронию, Марджори добралась на поезде с Нарберт до 30-й улицы в Филадельфии, где пересела на поезд Пенсильванской железной дороги до Пенсильванского вокзала, а оттуда одна взяла такси до Центрального. Элла Мэй, ее лучшая подруга, которая поклялась хранить тайну, согласилась присмотреть за двумя ангелочками, пока их мама, новоявленная вдова участника войны, убиралась в домах.

Если повезет, Марджори окажется дома к ужину, и ее родители ничего не узнают. Если повезет, ангелочки мисс Сэмсон не донесут на нее своей матери, которая убиралась в доме самой Марджори.

Если повезет, Марджори ворвется домой, держа в руках контракт с киностудией. С киностудией «MGM»[55], если уж быть точнее.

Облаченной в перчатку рукой она вынула из своей сумочки карточку. Из-за дальнозоркости, несмотря на которую она отказывалась носить очки, Марджори пришлось чуть отодвинуть визитку. Заветные слова она все же смогла разобрать.

«Эйб Холмс, охотник за талантами. Студия “MGM”, Калвер-Сити, Калифорния». Внизу стояла небрежная приписка: «21 сентября, 12.30, Центральный вокзал. Проба на роль в 1.30».

Вот он – ее билет в будущее. Она это чувствовала каждой косточкой, своими молодыми, чувствительными, подающими надежду косточками, которые казались гуттаперчевыми. Она слегка выгнулась назад перед полированной металлической поверхностью автомата по продаже сигарет, чтобы посмотреть, насколько она гибка, насколько молода и красива, без пяти минут звезда. Нет. Кинозвезда.

В точности как Вивьен Ли, ее безусловный идол. Она даже внешне походила на звезду своего любимого кинофильма «Унесенные ветром». Вивьен Ли была лишь чуть-чуть более грациозная, ее губы – совсем на капельку тоньше, а скулы – самую малость выше (Марджори провела достаточно много времени, запершись в ванной с журналом для любителей кино и изучая эту тему). Но у них были одинаковые волосы цвета воронова крыла, кремово-белая кожа, зеленые глаза, и Марджори могла сказать с чуть более чем обычным удовлетворением, что ее глаза больше, и выглядят они более невинно.

Идеально для кинофильма.

В помещении поднялся гул; умиротворенная атмосфера ожидания растворилась, разогнанная разговорами, смехом, нетерпеливым шуршанием. Должно быть, только что прибыл поезд, так как в помещение ввалились взъерошенные и вымотанные на вид люди с саквояжами и небольшими чемоданами в руках и усталым блеском в глазах. Большинство просто застывало в ожидании, что кто-нибудь найдет их, как пропавший багаж. И их находили: повсюду были возгласы, объятия, многочисленные слезы. Марджори остановилась – она смотрела, запоминала, изучала. Она же была актрисой, в конце концов. Мистер Карсон всегда говорил ей, как актриса должна останавливаться, слушать и впитывать. «Актриса – это наблюдатель, – говорил он. – Ты не можешь стать персонажем, если тебе не на что опираться».

Поэтому Марджори наблюдала: с ласковой, чуть самодовольной улыбкой на лице, придававшей и ей самой вид человека, которого никто не искал, но она об этом не догадывалась. Она знала только то, что внезапно ощутила себя очень доброй, очень снисходительной ко всему миру; она надеялась, что каждая встреча была счастливой, потому что все в «Комнате поцелуев» заслуживали быть такими же радостными, как и она в этот осенний денек в Нью-Йорке с целой жизнью впереди.

Однако, увидев, как опустошенная женщина с бумажным пакетом встречает опустошенного мужчину в военной форме – тот просто встал перед ней, не говоря ни слова и не делая шага навстречу, едва кивнул, и она опустила глаза, – Марджори почувствовала, что не все встречи окажутся счастливыми. Но и на это стоило обратить внимание. Даже когда война закончилась, не все счастливы. Много плохого еще предстояло вытерпеть: грусть и даже злость. Об этом Марджори мало знала. Ей хотелось последовать за этой усталой, молчаливой парой с вокзала на улицу, куда бы они ни направлялись, чтобы узнать хоть что-нибудь об их жизни.

Естественно, Марджори этого не сделала. Она лишь посмотрела на часы – теперь оставалось полчаса! – и вытащила пудреницу, чтобы припудрить нос. Она обратила внимание, что одна или две пары не покинули «Комнату поцелуев» вместе с остальными людьми, а вместо этого направились к тому лифту, быстро переговорили с диспетчером, тот задал каждому из них вопрос, который Марджори не расслышала, и кабинка лифта повезла их в какое-то загадочное место.

Она гадала, куда вел этот лифт. Но, начав размышлять, она нахмурилась, а это не годилось; она захлопнула пудреницу и продолжила мерить шагами «Комнату». Марджори была настолько переполнена энергией, настолько нервной и в то же время взволнованной; и ей нужно было от всего этого избавиться до того, как прибудет мистер Холмс. Кинозвезды не мерили шагами комнаты.

Мистер Карсон – после выпуска он настоял, чтобы Марджори называла его Дагом, – был единственным, кто учил ее движению. Спокойствию, грациозности, непринужденности; тому, как заставить зрителя тянуться к тебе, а не наоборот. И Марджори была благодарна; она уже отрепетировала свою речь на первое получение премии Американской киноакадемии, в которой она поблагодарила бы своего педагога по актерскому мастерству в старших классах за «все, чему он научил меня в Нарберте, Пенсильвания, в городе, который останется навсегда в моем сердце».

Мистер Карсон появился в середине одиннадцатого класса после того, как предыдущего педагога по актерскому мастерству, мистера Бланшара, призвали в армию. Конечно же, все ожидали какого-нибудь старого трясущегося преподавателя, которого вызвали с пенсии; шла война, и таких в школе было полно. Но мистер Карсон оказался не старым и не трясущимся; он был молод, очень молод, несмотря на свою залысину – единственный физический изъян, который Марджори и все ее подружки, околачивающиеся за кулисами во время обеда, мечтательно читая сцены из пьесы, могли отыскать.

Нет, новому педагогу по актерскому мастерству (точнее, учителю английского, который после школы вел драматический кружок) было около тридцати – на пике физической формы с грацией танцора, хоть и с конституцией атлета. Он даже очки не носил. У него не было ни заячьей губы, ни хромоты, ни «ленивого глаза»[56], ни ужасных зубов, ни какого-либо другого дефекта, который определил бы его как негодного к воинской службе. Он был просто идеален, и молод, и мужчина, и без военной формы и, следовательно, был настолько экзотичным и редким, что походил на ценный экспонат в зоопарке. Даже спортсмены – тупые Блуто[57], которые обычно входили в аудиторию, только чтобы получить в конце года свои оценки, – были им заинтригованы.