Книга Опасная красота. Поцелуи Иуды - Кристина Юраш

В конце концов, я и вовсе успокоила себя мыслью, что ничего страшного тут нет, и Шенку просто очень срочно потребовалась стенографистка.

То, что это было ошибкой, я поняла уже в приемной комиссара, когда наткнулась там на офицера Гурович и знакомого по рейду на бордель Эдны Диофант нравственника — того самого, что ехал на переднем сиденье «БМВ» Коула.

Сейчас я уже узнала, что это каноник Агостин Паган — правая рука кардинала Тернера, ревностный служитель учения Каина и Лилит, фанатично восхищающийся Его Высокопреосвященством и его методами.

Сделав вид, что не замечаю сверлящих взглядов Гурович и Пагана, я тихой мышкой скользнула к Шенку, предчувствуя недоброе.

— Проходите и садитесь, Моника. У меня плохие новости, — без обиняков заявил комиссар при виде меня.

Он отложил бумаги, а я бессильно опустилась в посетительское кресло напротив.

Плохие новости? О, святые, какие еще плохие новости? Может быть, по сравнению с тем, что происходит в моей жизни, они не покажутся мне такими уж плохими?

Надежда на это слишком слаба.

— Что все это значит? — пролепетала. — Я не вполне понимаю…

— Нравственники настаивают на клеровании, Моника, — проговорил комиссар, избегая смотреть мне в глаза. — Я хочу, чтобы вы знали, мне действительно очень жаль. Искренне жаль, что вы оказались втянуты в это, и что вам придется через это пройти.

Неприятное слово «клерование» показалось смутно знакомым, но, к своему стыду, его значения я не знала. Кажется, так в вампирской религии назывался какой-то обряд. Что-то, связанное с…

— Это очищение, — проговорил Шенк, сцепив на столе пальцы замком. — Очищение молитвой и кровью. Очень старый, полузабытый вампирский ритуал, который в наше время не практикуется. Однако сотрудники нравственной полиции считают, что участие… хм… в операции по задержанию Дино Росси очернило вашу душу и открыло перед вами путь порока. Они полагают, нужно принять меры… Вообще-то, вас, Моника, хотели вынудить принять постриг в послушницы монастыря святой Бернадетты Симонской, однако нам все-таки удалось избежать таких крайних мер.

— Коул Тернер? — срывающимся голосом спросила я, споткнувшись о его имя. — Это он хочет… моего пострига?

— Вашего очищения от бесовского порока добивается братия нравственников… в частности, сестра Гурович, а так же каноник Паган, — с каким-то непонятным мне выражением ответил комиссар. — Сколь бы не значило слово Тернера, он не может пойти против всей братии. Более того, братия настаивает, чтобы кардинал читал над вами сам, лично. Просто примите это, Моника. На самом деле, это далеко не самое ужасное, что могут сделать нравственники.

Может быть, он хотел меня успокоить, но получилось с точностью, да наоборот. Прижимая ладонь ко рту, качаю головой, а неприятное, режущее слух слово «клерование» так и свербит у меня в голове. Я даже не знаю, через что мне предстоит пройти, а сердце уже нехорошо, тревожно сжимается.

Помимо Александра Брента с дарственной на нашу с бабулей квартиру, помимо Кастора Троя с его унизительным обращением и похотливыми взглядами, помимо того, что мне не на что было купить бабушке лекарство, чего мне еще не хватало?

Разумеется, братии озабоченных моим моральным обликом нравственников, горящих желанием очистить меня от скверны распущенности и порока!

— Зачем… — я запнулась, чтобы не разразиться приступом нервного смеха, который бы точно перешел в истерику. — Зачем им все это нужно?

— Послушай, мисс Моника, — Шенк перегнулся через стол, а я замерла, потому что он впервые обратился ко мне на «ты». — Я не знаю, что там произошло между тобой и Коулом Тернером… По правде сказать, и знать этого не желаю. Мой тебе, девочка, совет — после того, как все закончится, держись от кардинала, да и от остальных нравственных полицейских подальше. По-моему, братия хочет клерования вовсе не для того, чтобы очистить тебя. Они усомнились и хотят проверить его.

И, не дав мне опомниться, понять смысл загадочной последней фразы, он нажал кнопку соединения со своей секретаршей Амалией и велел ей пригласить в кабинет Гурович и Пагана, которые, крепко ухватив меня под руки с обеих сторон, куда-то меня повели.

Я хорошо помню маленькую комнату, в которой она меня раздевала. Дрожа от страха, но стараясь не показывать его, я сказала, что, если нужно, могу сделать это и сама, на что сестра Гурович, с явной злобой скрипнув зубами, пихнула меня на деревянную лавку.

С нездоровым энтузиазмом, который больше бы подошел насильнику, эта полная женщина, явно наслаждаясь собственной силой и превосходством, сорвала с меня всю одежду, вплоть до нижнего белья, после чего принялась перематывать какими-то лентами, похожими на бинты.

Одна марлевая полоска обхватила мою шею, вторая — туго пережала грудь, третья — перетянула бедра. Если они были призваны скрывать наготу, то справлялись с этой функцией как-то странно, потому что все… все у меня было наружу.

Но Гурович, очевидно, результатом своих трудов осталась довольна, даром что, как будто нарочно захватила мою кожу ножницами, когда отрезала бинт. Я вскрикнула от боли, на что получила тычок с спину и грубое: ”Иди!”

В самом центре заставленной свечами капеллы стояла купель, но вместо воды ее дно устилали белые лилии. Мрачные нравственники в черном стали в круг, когда сопровождающаяя меня Гурович указала взглядом на купель, явно давая понять, что мне нужно в нее…

Лечь?

Она серьезно? Все эти отталкивающие, угрюмые мужчины, которые не оставили мне никакой возможности к отступлению, они… Чего они хотят? Что собираются со мной сделать?

Небеса, что?

Замотав головой, я попятилась, потому что это выглядело жутко, как в фильмах ужасов, которые показывали по телевизору в выходные после полуночи, и которые я иногда смотрела украдкой от бабушки.

А еще потому, что меня замутило от резкого, тяжелого, бальзамического запаха лилий… И в этот момент что-то во мне щелкнуло, потому что в моей голове сплыли обрывки лекций нашего старенького преподавателя по теологии в Социальном училище.

Она изменила ему… Изменила ему ровно три раза…

Лилии — это цветы Лилит…

Прямо над купелью — аналой, на котором покоился псалтырь в черном кожаном переплете и три широких золотых чаши, наполненных густой багровой жидкостью, которая кажется антрацитовой.

Каин застал ее, омывающейся после соития с любовником… Он был в ярости, потому что он действительно ее любил, и измена Лилит причинила ему боль…

Больше пятиться мне некуда — позади каноник Паган, неизвестно еще, что хуже — подчиниться Гурович, или его горящие фанатичным огнем глаза?

И, перемотанная бинтами, я опускаюсь в купель, опускаюсь в лилии, в соцветия молочно-белых, похожих на короны, цветов, которые кажутся мне сплетениями толстых червей с нежной, прохладной скользкой кожицей копошащихся подо мной.