Книга Оборотень. Новая жизнь - Марк Даниэль Лахлан

Кроу уже собирался отодвинуться от двери, но в этот момент Ариндон замертво рухнул в глубокий обморок, глухо ударившись о мягкий пол.

Профессор пригласил доктора заглянуть внутрь, что тот и сделал.

– Хм, – задумчиво произнес он. – С ним это в первый раз, хотя чего-то такого я все-таки ожидал. Впрочем, сейчас похоже на то, что пациент продолжает дышать. Он не задыхается. Я склоняюсь к тому, чтобы минут десять понаблюдать за ним, – знаете, эта публика может притворяться. Если мы зайдем прямо сейчас, это может подействовать на Ариндона возбуждающе.

– Да вы его просто боитесь, – вставил Бриггс, с которым такое уже случалось.

– Я беспокоюсь о безопасности его самого и своего персонала. – Доктор на секунду задумался. – Хотя это почти то же самое, что сказать: «Да, я его боюсь». Послушайте, минут пятнадцать мы за ним все же понаблюдаем, поэтому предлагаю сначала пойти наверх и немного расслабиться. Как насчет легкого ленча?

– Вы поняли что-нибудь из того, что сказал Ариндон? – спросил Балби у профессора.

– Ничего, – покачал головой Кроу.

В каком-то смысле он говорил правду. Услышать, как Дэвид Ариндон заговорил на языке его праотцов, было для него так же неожиданно, как если бы кот попросил его не закрывать окно, потому что собирается вернуться поздно. С другой стороны, Ариндон ведь сказал не что попало, а именно слово «монстр». Кроу был слегка шокирован, но все еще пытался найти этому рациональное объяснение, пусть даже странное. Но беда в том, что объяснения вообще не было. Без детального допроса Ариндона ему никак не приблизиться к раскрытию истины, и поговорить с ним нужно было на древнем языке, чтобы понять, как много – или как мало – он из этого поймет.

На лестнице состоялась короткая дискуссия о плане наступления на Ариндона. Было решено, что допрос проведет доктор, а Кроу и полицейские будут присутствовать там просто в качестве наблюдателей.

– А еще мы можем залезть на него и топтаться до тех пор, пока он не скажет то, что мы хотим от него услышать, – добавил Бриггс.

– Разве это законно? – поинтересовался доктор.

Бриггс в ответ пожал плечами.

– Это же преступник, – ответил он с таким видом, как будто данное обстоятельство снимало все вопросы.

Кроу снова погрузился в себя. Он чувствовал прикосновение прошлого, являвшегося к нему лишь урывками, но при этом прекрасно помнил, что юродивые и провидцы узнавали его и раньше, предсказывая его перерождение. В Кроу просыпался волк. Жизнь, которую предстояло ему вести, нагоняла на него тоску. Даже в Лондоне во время бомбардировок было веселее: там Кроу был среди людей, прикасался к их жизням и чувствовал их ответные прикосновения. Уже это должно было подсказать ему, что пришла пора двигаться дальше.

Они вернулись в кабинет доктора, отделанный темно-коричневым деревом, и стали пить чай, который подавал нервного вида служитель.

– Дюнкерк, – пояснил доктор, когда мужчина удалился. – Он долгое время пробыл в воде.

– И этого оказалось достаточно, чтобы у него поехала крыша? – удивился Бриггс.

– Он пробыл в воде очень долго.

– Так почему же он не попытался выбраться на берег?

– Это довольно затруднительно, если ваша лодка тонет в десяти милях от этого самого берега, – пояснил доктор, допивая чай и глядя на наручные часы. – Десять минут прошло. Не пора ли нам проведать нашего плати-ци-ента?

Они снова спустились по лестнице в бетонированный коридор с металлическими дверями.

– Ставлю шестипенсовик, что Ариндон чудесным образом оклемался, – заявил Бриггс, доставая из кармана монету.

– Принимаю пари, – откликнулся доктор. – Не думаю, чтобы человек в здравом уме стал уродовать себя подобным образом.

– Но тогда ему, по крайней мере, было бы легче в следующий раз стукнуть какую-нибудь старушку по голове, чтобы завладеть ее кошельком.

Доктор страдальчески поднял брови – ну вот, опять двадцать пять – и отодвинул заслонку. И в этот момент – бац! – Ариндон изнутри стукнул его по носу, так что бедняга психиатр отлетел к противоположной стене с громким воплем: «О господи!»

Но нет, нет, все было не так. Потому что кулака Кроу не видел. Выходит, доктор был отброшен какой-то невидимой силой.

Бриггс ринулся к окошку и заглянул внутрь камеры. Было очевидно, что он тоже заблуждался. Полицейский уперся в дверь ладонью и смотрел в проем с расстояния вытянутой руки, как будто ожидал удара кулаком. Но тоже отлетел назад, закрывая глаза руками и завывая от боли. И снова все выглядело так, будто имел место удар, хотя Кроу точно знал, что констебля никто не бил.

Балби с Кроу переглянулись, после чего инспектор, как и положено, произвел вполне логичные для профессионального полицейского действия – наклонился к Бриггсу и поинтересовался, все ли с ним в порядке. Увидев собственными глазами, как два человека уже отлетели от этой двери, будто им в лицо плеснули кипятком, Балби явно не торопился повторять их печальный опыт.

Между тем Кроу тянуло к окошку в двери. Бриггс захлопнул створку, отлетев назад, поэтому профессор снова осторожно открыл ее и заглянул внутрь.

Ариндон сидел посреди камеры на полу, скрестив ноги по-турецки, и улыбался ему. Нужно сказать, что улыбка эта была едва ли не самой широкой из всех, что Кроу видел за свою жизнь. За десять минут, пока они распивали чаи, мистер Ариндон, тиран собственной жены, спекулянт на черном рынке и записной остряк за стойкой бара, умудрился преодолеть воздействие седативных препаратов и сжевать свои губы вместе со значительной частью щек. На месте разрыва лицевых артерий образовались два фонтанчика крови, напоминавшие маленькие потоки лавы на склоне вулкана.

А что не успели уничтожить его зубы, сделали грязные ногти. Кожа на лице Ариндона полностью отсутствовала, за исключением нескольких небольших розовых лоскутков. Как-то, будучи в Италии, Кроу стал свидетелем того, как одна женщина в сердцах вывалила на голову мужчины миску спагетти болоньезе. Сейчас картина была примерно такой же.

Нормального человека немедленно стошнило бы уже от одного этого зрелища. Но Кроу, чувства которого были обострены до предела, приходилось бороться с собой не только потому, что он видел сырое мясо. Он слышал запах крови – соленый, железистый, с оригинальной глубокой ноткой, как у ростбифа, – и даже чувствовал ее на вкус, потому что на губы ему попадали мельчайшие невидимые капельки из жутковатых фонтанчиков, бивших из щек Ариндона.

Кроу сглотнул образовавшуюся во рту слюну и усилием воли постарался перестроить свои мысли на человеческий лад. Вероятно, перерождение было ближе, чем он думал.

Но у профессора были свои методы защиты. Существовала масса способов противостоять этому искушению, много вариантов, которые можно было бы предпочесть, чтобы не отвечать на этот странный голос, на этот вой, который сейчас звучал у него внутри, – эхо от эха того, кем он когда-то был и кем больше не хотел становиться. Он должен был что-то сказать, что-то человеческое. Ну разумеется – проявить заботу о пациенте.