Книга Проклят тобою - Яся Белая

— Чёрные всадники на чёрных лошадях…

И я вспоминаю того монстра, что побил горшки, и меня продирает морозом вдоль позвоночника.

Брр…

Неужели такому чудовищу кто-то в здравой памяти мог отдать свою кровинку?

Впрочем, здесь принцессу держали в одинокой башне в лесу, заперев её там лишь за то, что малышка была некрасивой, так что я ничему не удивлюсь.

Варварские обычаи!

Но Томирис встряхивает шевелюрой, натягивает улыбку, бодро хватает меня под руку и ведёт на улицу.

А там уже гуляние — по полной программе.

За длинным столом с нехитрыми яствами пируют мужчины и женщины в ярких средневековых одеждах. То тут, то там всплёскивает смех, раздаются задорные голоса и стук бокалов.

Моё внимание привлекает мужчина, сидящий с краю, вполоборота.

Заходящее солнце золотит его волосы, а в глазах цвета самой синей лазури играют лукавые искорки.

Я никогда не встречала таких красивых людей в реальной жизни. Но здесь сказка, а значит, он вполне себе сказочный принц. Хотя, скорее, король. Исполненный гордости и достоинства.

Он поднимается, возвышаясь надо мной на полторы головы, берёт руку и галантно целует.

А после — оборачивается к Ландару и весело басит:

— Где тебе, прохвост ты этакий, удалось найти такой редкий и прекрасный цветок?

Но Ландар не отвечает, он играет ножом, вонзая тот раз за разом в столешницу, и прожигает взглядом внезапного соперника.

Я невольно сжимаюсь в комок, оказавшись между двух огней.

Праздник обещает быть весёлым!

Томирис юркает куда-то в сторону. А новый знакомец расшаркивается передо мною, как мушкетёр из старого фильма, и говорит, немного мурчаще и томно:

— К вашим услугам, мадам, Нильс, герцог Эльденский.

Он протягивает мне руку, я церемонно, будто мы при дворе, вкладываю в неё свою, представляюсь, сделав лёгкий книксен, и позволяю подвести меня к столу. Получается так, что оказываюсь аккурат посередине: слева — герцог, справа — Ландар. Кожей ощущаю, что как муж дымится чёрным. Сижу ни жива ни мертва. Боюсь вздохнуть.

Мне подкладывают на тарелку куски мяса, наполняют кубок вином. Но я не прикасаюсь ни к еде, ни к питью.

Я не верю в любовь с первого взгляда. Вернее, не верила, пока не увидела Нильса. Потому что до него я не видела… таких, совершенных во всём — в каждом движении, слове, жесте, улыбке. Я бы смотрела и смотрела на него, подперев голову кулаком. На деле не смею поднять и взгляда.

Но Нильс умудряется незаметно наклонится к моему уху и прошептать:

— Вам здесь не место! Вы должны есть на золоте и спать на шелках! С Ландаром вы зачахните. Я видел, что тяжёлая доля делает с красивыми женщинами. И вам этого не желаю.

Вздыхаю с досадой. Жизнь, видимо, решила за что-то проучить меня, и отдала не галантному герцогу, а мрачному нищему гончару, которому нравится надо мной издеваться. (Хотя та ситуация с дрелью несколько сгладилась потом горошиной и поцелуем, но, как говорится, осадочек остался).

Ландар ничего не говорит, только играет желваками и пьёт кубок за кубком. От этого мне становится ещё страшнее. Меня всегда пугали пьяные, а остаться с таким один на один — не самая радужная перспектива.

От Ландара будто расползаются тьма и уныние, они губят давешнее веселье, точно чёрная ржа.

И вдруг мужичонка в поношенном сюртуке алого бархата вскакивает… и как рубанёт рукой воздух. Лишь позже поняла — это был некий магодирижерский пасс. И сразу же раздаётся весёлая танцевальная музыка. Будь я на родине, сказала бы — что-то ирландское. Я отлично танцую ирландские танцы. Невольно сижу, притопываю. Настроение ползёт вверх.

Дирижёр резко склоняет голову и прижимает руку к груди, принимая аплодисменты восторженной публики.

Люди встают со своих мест, направляются на небольшую круглую полянку, где собираются как следует стоптать свои башмаки в задорной пляске.

И тут Ландар соизволяет прокомментировать происходящее. Он кривит губы и с презрением выплёвывает:

— Какая вульгарщина!

Нильс только фыркает в ответ на его слова, подмигивает мне и говорит (а я наслаждаюсь звучанием его бархатистого баритона):

— Да брось, Ландар! Не будь букой! Это же весело!

И выбирается из-за стола, перешагивая через лавку.

— Идёмте, Илона, — он вновь протягивает мне руку, — потанцуем. Вижу, вам уже не терпится.

Я улыбаюсь, (надеюсь — обворожительно), собираюсь вложить пальцы в протянутую ладонь, но тут муж, как хватит кулаком по столу. Даже танцоры на поляне подпрыгнули и замерли!

— Она. Никуда. Не пойдёт, — чеканит Ландар, прожигая дыру в Нильсе.

— Даааа? — отзывается тот, растягивая звуки в зарождающемся ворчании льва. — Это почему ещё?

Все вокруг замирают, вытягивают шеи, ожидая представления. И я тихо бешусь оттого, что мне, против моей воле, отведена в нём главная роль.

— Моя жена наказана, — холодно отрезает Ландар. Его тон не подразумевает возражений.

Меня начинает колотить. Хочется врезать по его неприятной физиономии, перекошенной недовольством.

Словно улавливая моё состояние, Нильс пытается перевести конфликт в мирное русло.

— Не думаю, что прелестная девушка могла совершить нечто настолько предосудительное и крамольное, чтобы заслужить наказания. Это всего лишь деревенские танцы, Ландар.

— Я сказал нет, значит — нет, — упирается муж. — Я дал ей простенькое поручение — отвезти в город посуду и распродать. Она не выполнила даже этого…

— Но…я же… — пытаюсь возразить, но слов не хватает, потому что задыхаюсь от возмущения и гнева. Кровь стучит в висках.

— Молчать! — орёт Ландар, сжимая кулаки. — Убирайся отсюда! Марш в дом, и чтоб я тебя больше здесь не видел!

Лучше бы ударил, ей богу.

Никогда ещё не ощущала себя так униженно и гадко.

Глотаю слёзы, подхватываю юбку и мчусь в дом.

Господином себя решил почувствовать! Силу показать!

Ну что ж, самоутвержайся сколько влезет, милый, но только не за мой счёт!

Видеть меня не хочешь?

Ну что ж… Я умею выполнять приказания! И не увидишь.

Забегаю, стаскиваю с постели покрывало, спешно кидаю туда вещи и кое-какие продукты, размазываю по щекам слёзы, скулю, ломаю ногти, затягивая узел покрепче.

Боже! Зачем я терпела? На что надеялась?

Набрасываю накидку, кидаю в карман коробочку с горошиной. Как там мама говорила: с паршивой овцы — хоть шерсти клок! Вот я горошину и заберу, как моральную компенсацию.