Книга Невеста насилия - Звева Казати Модиньяни

— Жаль. Я искренне любил его. — Фрэнк уже вычеркнул Тони из числа живых. Он встал, надел пиджак и дружески похлопал Хосе по плечу. — Расскажи мне все подробно.

— Есть и хорошая новость: старика Ала убрали, — и он с папской торжественностью прочертил в воздухе крест.

— Ал, до того как заболел, был честным и надежным партнером. Жалко, что он так кончил… — искренне огорчился Фрэнк.

Хосе подробно пересказал ему телефонный отчет Бухмана.

— Теперь пресса в его память поднимет шумиху, и этот оголтелый сенатор будет потрясать кулаками. Кстати, что за ирландец невольно и бескорыстно сослужил нам такую службу?

— Он не такой, каким кажется.

— А каким он кажется?

— Бывшим героем Корейской войны, бренчащим на пианино.

— Ты его хорошо знаешь?

— Не очень. Я не ожидал от него такого поступка. Ирландец тренируется в моем зале.

— Я хотел бы с ним познакомиться. В конце концов мы перед ним в долгу. — Фрэнк встал и решительно пересек комнату. Он быстро переоделся, спустился вместе с Хосе на первый этаж, взял пальто и шляпу.

— Возвращаемся домой, — Фрэнк задержался на минуту в дверях и добавил: — С Тони разберись сам. Не надо никого посвящать в это постыдное для нас дело.

13

Его разбудил настораживаюший шум лифта. Тони Кроче прислушался, и у него перехватило дыхание. Кровь назойливо пульсировала в ушах. Лифт останавливался на каждом этаже, — значит, разносчик молока. Вроде бы слышен звон бутылок. Он успокоился, провел рукой по лицу — небритые щеки стали жесткими, колючими. Он заснул в кресле, рядом с телефоном в гостиной, ждал звонка. Проходил час за часом, и уверенность мало-помалу таяла, нечистая совесть поднимала голову. Надо набраться мужества, избегать ошибочных шагов, если только предположить, что те, которые он уже совершил, правильны. Чем больше проходило времени, тем больше его обуревали сомнения. Он уже и сам не верил в реальность своих честолюбивых планов, в осуществление заветной мечты. Если бы можно было все переиграть, совершил бы он это предательство? Вероятно, нет. Особенно его пугало беспросветное мрачное одиночество, в которое он себя загнал.

— Предупредим тебя, как только закончим дело, — пообещал Джо Ла Манна в «Вики клабе». А теперь телефон молчал. Тони знал, что нелегко выманить Фрэнка и разделаться с ним, но сейчас хотел этого всем своим существом. Он встал с кресла, растер затекшие ноги, открыл входную дверь, наклонился и взял бутылку молока и газету. Вошел в свою сияюще-белую, словно с рекламной картинки, кухню и поставил бутылку на стол. Все его комнаты от гостиной до спальни прекрасно обставлены. Да, далеко он ушел с тех пор, как четырнадцать лет назад появился в Нью-Йорке!

Даже овладел единственной любимой женщиной. Трагическая ошибка убрала его соперника с пути, наверное, это — рука судьбы. Воспоминание об Аддолорате и предвкушение счастья, которым он будет с ней наслаждаться, если все пойдет, как задумано, несколько растопило тревожный холодок, угнездившийся в нем. Он поставил на газ кофеварку, открыл газету, и у него оборвалось сердце — он увидел на первой странице крупную фотографию, — два кровавых трупа на асфальте. Заголовок гласил: «На рассвете убиты двое из клана Кинничи». Сомнений больше нет. Его охватил страх, значит, Лателла жив. Его мечтам крышка. Газета задрожала в руках.

Несколько часов назад, казалось, он держал мир в кулаке, а теперь все пропало. Правда страшна, но необходимо любой ценой узнать ее. Он сделал то, чего ни в коем случае нельзя делать, позвонил Кинничи. Трубку снял Джо Ла Манна.

— Я прождал всю ночь, — начал Тони.

— Возникли затруднения.

— Я прочел новости, — продолжал он.

— Все в порядке, друг, — успокоил Ла Манна.

— Дай мне с ним поговорить. — Он не знал, что Бриллиант Ал мертв.

— Он отдыхает. Проснется, сам даст о себе знать.

— А другое дело? — он имел в виду расправу с Лателлой.

— В свое время, — лаконично ответил Ла Манна.

Теперь он был совершенно уверен, что Лателла жив, и мог все исправить, разделавшись с Кинничи, как ему приказали. Безумные идеи роились в его голове. Он погружался все больше и больше в трясину липкого страха и неотступной паники.

Он положил трубку и тут же позвонил в Кони-Айленд, никто не ответил. Тогда он набрал телефон спортзала Доминичи. Трубку снял Хосе.

— В чем дело? — спросил он сонным голосом.

— Я позабочусь, чтобы посылку вручили сегодня же.

— Никакой спешки, — успокоил Хосе. — Сегодня ли, завтра ли, какая разница?

— Я думал, это срочно, — с усилием проговорил Тони.

— Дело в том, что наш друг сегодня не в лучшей форме. И вряд ли придет в нее до послезавтра.

Страх вынудил Тони говорить напрямую, пренебрегая элементарной предосторожностью.

— Объясни!

— Разумеется, объясню.

— Когда?

— Сегодня. Приходи вечером в спортзал.

— Какие-нибудь проблемы?

— Никаких. Все о'кей. — То, что говорит Хосе, звучало убедительно.

— Я подойду к восьми?

— Отлично.

— Может, поужинаем вместе?

— Поужинаем, и я тебе все объясню.

Жизнь возвращалась к нему, и сердце начинало биться ровно. Он убьет Кинничи, и Фрэнк никогда не узнает о его предательстве. Нечего волноваться, тем более что Хосе считает, нет никакой спешки. Вечером все выяснится, а пока в его распоряжении целый день, который можно провести с Аддолоратой. После смерти мужа она упорно избегает Тони. В чем дело? Сегодня он придет, нагруженный подарками, и докажет ей свою любовь.

14

После смерти отца Нэнси неохотно ходила в школу, ела через силу, через силу жила. Она делала обычные дела автоматически. И до того вялое общение с одноклассниками прервалось совсем. Все они казались ей по-детски наивными, в них не было силы, они плакали по пустякам, не умели хранить тайну. Учительница госпожа Эстер тщетно пыталась понять непростой характер своей ученицы, замкнувшейся в себе окончательно после трагической гибели отца, Калоджеро Пертиначе. Она не спускала глаз с вежливой, молчаливой девочки, но никогда не могла предугадать ее поступков.

Если бы Нэнси не почувствовала в это утро острой боли внизу живота и пустоты в желудке, то мисс Эстер не услышала бы и на этот раз ее голоса. К этим неприятным ощущениям Нэнси добавилась еще и сильная головная боль, словно железное кольцо сдавило виски. Нэнси и при желании не сумела бы объяснить это странное недомогание. Она перестала писать, прижала руки к животу и наклонилась вперед.

Учительница, блондинка с голубыми добрыми глазами и пышной фигурой, перестала диктовать и подошла к Нэнси.