Книга Рожденный дважды - Маргарет Мадзантини

Диего достает чековую книжку и выписывает чек, прижав ее к стене. Авторучка не пишет. Диего весь красный, вспотел. Оплачиваем залог и за три месяца вперед.

— Ты уверен, что у тебя хватит денег? — спросила я, когда мы спускались.

— Надеюсь.

Наше новое жилище хранило дух прежних хозяев, тихих, скромных людей, из бережливости рано гасивших свет. Когда нам дали ключи и оставили в квартире одних, она показалась нам храмом. Мы гладили стены, прижимались к ним щеками, целовали их, словно дом был живым существом. Отныне эта штукатурка, эти кирпичи будут нас защищать.

Единственный предмет интерьера, оставшийся в пустой квартире, — старое пианино молочного цвета, с маленьким букетом, выгравированным на верхней части панели, — инструмент для барышень. Старьевщик, который забрал из квартиры всю мебель, должен был вернуться за ним позднее. Диего поднял крышку, стал что-то наигрывать. Он никогда не учился, играл на слух. Пианино было ужасно расстроено, но мне показалось, что это лучшая музыка, какую я слышала.

— Что это?

— То, что я немного помню… Дебюсси, Леонард Коэн.

Его лопатки двигались под коричневой футболкой, на полу плясали солнечные блики. Где-то внизу осталась городская суета. А здесь — маленькое белое пианино и руки, оживившие его. Эхом в пустых комнатах отзывалась мелодия — увертюра к нашему будущему.

Со старьевщиком мы сговорились, заплатив ему небольшую сумму. Пианино осталось у нас.

Мы перекрасили стены, поменяли старую ванну, привели в порядок паркет, часами с феном в руках высушивая стыки.

В обед располагались прямо на полу, ели, как работяги, хлеб с колбасой и баклажанами, запивая вином. Ничего вкуснее не ела в жизни. Как-то ночью мы занялись любовью на разостланных газетах. Типографская краска оставляла следы на наших разгоряченных телах. Спину Диего украсила татуировка — советский солдат в Афганистане.

Я подарила Диего плакат, который очень ему нравился: Жорж Брак в своей мастерской, снятый Маном Реем. Оформила несколько фотографий, выбрав их на свой вкус: ультрас, футбольные фанаты, — друзья Диего, грустное шествие антарктических пингвинов, плот на Меконге, над которым тучей кружат синие жуки. И еще фотографии из Сараева… малыш, спящий в деревянном ящике на овощном рынке.

Телефонная компания наконец-то подключила нам давно пылившийся в углу аппарат.

— Как дела, поэт?

— А вы как, голуби?

Прокуренный голос Гойко доносится по проводам:

— Бодры и веселы, как слышу.

— Верно.

— А кто-то в этом мире работает на вас.

— Кто же?

— Один поэт…

— Посылаешь нам добрые мысли?

— Мои мысли… не знаю, добрые ли…

Смех у него в горле рокочет так, будто где-то сваливают металлолом.

Мы купили светлый диван на колесиках, чтобы удобно было двигать его по гостиной. Диего выписал очередной чек, хотел оплачивать все сам. Потом я узнала, что у него кончились деньги и мама из Генуи перевела на его пустой счет немного средств из пенсии, которую она получала за потерю кормильца. Моя мама принесла нам медную подставку для зонтов, сказала, будто извиняясь:

— В хозяйстве может пригодиться…

Диего с искренним восторгом расцеловал ее в обе щеки. Мама, не привыкшая к такому обращению, покраснела, застыв неподвижно, как кукла.

— Ты уверена, что он совершеннолетний? — прошептала она мне, улучив минутку.

— Нет. Он не показывает паспорт. Потерял.

Папа подошел к окну, ему нравится вид: трамвайные рельсы разрезают дорогу, между платанами громоздятся торговые палатки. Ему нравятся даже стаи вездесущих голубей. Он любил старые дома, но всю жизнь жил в самой обычной квартире, в шестидесятые годы приобретенной в тогдашней новостройке, как хотела мама.

Запах краски еще не выветрился, мама кашляла и оглядывалась по сторонам, чувствуя себя пленницей, не отпускала отца ни на шаг, не позволив ему заглянуть в нашу спальню. Босой Диего ходил взад-вперед, расставлял на столе закуски. Мама смотрела на него завороженно и испуганно, как на неизвестное науке животное. Макароны плавали в соусе — Диего перестарался с томатами. Подливка брызнула отцу на сорочку. Мама покачала головой, приложила к ярко-красному пятну уголок бумажной салфетки.

— Чем вы занимаетесь? — спросила она Диего.

— Я — фотограф.

— Понятно. — Она кивнула. Прожевала кусочек и вновь вернулась к теме: — А что вы снимаете? Реклама… свадьбы…

Диего улыбнулся, махнул вилкой, на которой были наколоты макароны, в сторону одной из фотографий на стене:

— Лужи.

Я расхохоталась: два бокала вина — и я счастлива, ведь сама прибила паркет, покрасила стены. Мама тоже попыталась засмеяться. Мне стало жаль ее, — это напряжение, эта скованность были мне хорошо знакомы.

Папа надел очки, решил взглянуть на фотографии Диего. Позвал маму:

— Аннамария, подойди посмотри…

Аннамария подошла. Так они и стояли рядышком, мои старики, уставившись в стену… пытаясь найти в фотографиях Диего ту частичку меня, которая незаметно ускользнула от них.

В конце концов мама смягчилась, стала часто, даже слишком, приглашать нас на ужины. Теперь она сама подставляла Диего щеки для поцелуя, по-детски ласкового и теплого. По правде говоря, мы с отцом не баловали ее своим вниманием, считая себя выше, умнее, а на самом деле в нас говорило высокомерие. Она прониклась нежностью к этому худому порывистому парню, который постоянно вскакивал, чтобы помочь ей. Накладывала ему огромные порции.

Купила для него свитер, но стеснялась отдать, поэтому положила в мою сумку, стоящую в коридоре.

— Что это, мам?

— Так, свитер… Если вам не понравится, подарите кому-нибудь.

Диего немедленно надел его, свитер был из толстой шерсти, с высоким воротом.

— Отличная штука, будет носиться лет десять, не меньше.

Лицо у мамы зарделось, она радовалась, что угадала размер, цвет… что Диего такой покладистый в отличие от меня.

— Идем домой, милая.

— Пока, пап, пока, мам…

Я спешила к лифту, а Диего все мешкал, целуя стариков на прощание:

— Пока, ребята, до встречи!

Вот именно, он называл их ребята…

Так началась наша совместная жизнь. Я боялась, что рано или поздно нас затянут житейские будни, рутина повседневности и что однажды в серый непогожий денек к нам в дом вместе со смогом проникнет разочарование. Казалось, что и нас не минует прозрение, когда иллюзии рассеиваются, с глаз спадает пелена влюбленности и все недостатки другого становятся очевидными. Совместная жизнь станет в тягость, каждый будет думать о себе, о своих проблемах. Такое происходит сплошь и рядом, случилось это и с моими родителями. Отец радовался возможности утром убежать на работу, мать облегченно вздыхала, оставаясь одна. Однако они уважали и по-своему любили друг друга.