Книга Германтов и унижение Палладио - Александр Товбин

Забренчал-задрожал телефон.

– Извините, Юрий Михайлович, опять Надя. У нас форс-мажор, какого в нашей практике не бывало ещё, настоящий форс-мажор, не поверите, – мало что аэропорт «Тревизо» обесточен после ночной грозы, так служащие в «Марко Поло», все, включая авиадиспетчеров, оказывается, объявляют с завтрашнего дня забастовку, ниоткуда рейсы приниматься там, в «Марко Поло», не будут три дня, ниоткуда, потому что некому обслуживать самолёты, да, вы правы, Юрий Михайлович, оба аэропорта фактически на замке, однако вы не грузите себя напрасными вопросами, не беспокойтесь и учтите, – ничего в «Евротуре» не отменяется, все обязательства турфирмы перед клиентами, все планы-графики у нас остаются в силе…

– В Венеции аврально выстроят третий аэропорт? – взял нарочито-шутливый тон Германтов, чтобы скрыть вскипавшее раздражение.

– Для вас выстроят, специально для вас и быстро, всего за ночь выстроят, – в тон ему отвечала Надя.

– Мы ищем варианты, – уже вполне серьёзно добавляла она, – я обязательно вам перезвоню, вскоре перезвоню, а после всех уточнений окончательную распечатку перешлю по электронной почте…

Окончательную… Только бы не перезванивала, заботливое создание, во время лекции, – подумал Германтов и опять зачем-то посмотрел на часы.

За телевизионным магазином был залитый светом, струившимся из невидимых закарнизных источников, магазин-салон «Компьютерный мир» с белыми, – в лапидарном финском стиле, – длинными столами и стеллажами – высокими, под потолок; над ближним прилавком – бегущая строка: беспроводной Интернет четвёртого поколения, беспроводной Интернет четвёртого поколения, – уже, надо думать, и пятое поколение оперяется-под-растает, да и шестое поколение не за горами; как же, беспроводной. Интернет, всё сущее превращая в безграничное крошево изолятов, отнял уже и само ощущение направленной протяжённости-длительности, предложено нам покупать только мгновения нажатия на клавиши, которые рождают какую-то локальную информацию или убивают её: Интернет, пожалуй, отменил время, раздробив, нарезав-нашинковав его на несвязанные между собой мгновения. Как сравнительно недавно Гена Алексеев писал? – «не расчленяя мощный поток быстротекущего времени на отдельные куцые отрезки…».

Не расчленяя? Реликтовое прекраснодушие, – сплошного потока времени в хаотичном мире мгновений нет.

Так, гламур взял да отменил смерть, а Интернет, – время.

Между тем, глаза разбегались от разнообразия электронных новинок, преимущественно, – как бы ни распинались в объяснениях молоденькие белорубашечники-продавцы, – сверхзагадочного для нормальных, «неускоряющихся» людей назначения; я-то чайник, – остужал своё дежурное любопытство Германтов, – все эти хищные штучки-дрючки, сулящие сверхчудеса бесконтактного общения, не для меня, замшелого, изготовлены и красиво выложены, вовсе не для меня, – теперь люльки грудных младенцев оснащают уже не цацками-погремушками, а этими ласково атрофирующими разум и чувства электронными приставками к человеку, которому они исподволь грозят антропологическими изменениями, ибо сам он может незаметно для себя превратиться в био-приставку к своим электронным игрушкам; в витрине, – поклон естественности? – сверхестественные плоды инноваций дополнял высокий керамический сосуд с наломанными ветками мимозы; и почему-то здесь тоже были в продаже лепестки роз.

Гламур спешил породниться с Интернетом?

Уже породнился: если нет смерти, то нет и времени.

Но времени-то не было и до гламура с Интернетом, не смешно ли? – вспомнил, что и у Бога самого не нашлось времени для создания Вселенной, а Большой взрыв – всего-то случайность.

А-а-а-а, лепестки лепестками, но всем-то разномастным борцам за всё хорошее против всего плохого нежными цветочными ароматами не угодишь, не только патриотичный убого-фундаменталистский Шилов и К. недовольны были колебаниями державного курса, – судя по происходившему в шикарной плазменной панели, на противоположном идейном фланге, облыжно ошельмованном патриотами как либеральный, тоже бузили, вместо того, чтобы варенье варить и чаёвничать: сначала показали шествие с маленьким злым человечком с мегафоном перед цепью людей, всей цепью бережно несущих длинный горизонтальный лозунг «мы – за демократию»; а кто против? – вяло подумал Германтов. – Вот только по особо-анархичному ли аршину нашему выйдет калькировать ихнюю скучненькую политкорректную демократию… Потом в плазме зажил своей жизнью недавний протестный митинг, уверовавший, что страну, которая по их же, протестующих, мнению столетиями из-за самодержавий и диктатур своих мается на задворках цивилизованного мироздания, сверхбыстро на магистральный истинный путь можно вывести. Стоит только демократические и антикоррупционные шашечки, высунув от усердия языки, аккуратно нарисовать на министерствах и судебных присутствиях, и тогда только…

О, тогда начнут спорить с пеной у ртов о размерах шашечек, о размерах промежутков между шашечками…

На трибуне выделялся рослый и полный, обаятельный, круглолице-усатый и неизменно улыбчивый поэт-прозаик, написавший очень хорошую книгу о Пастернаке: с напускной весёлостью он пританцовывал, рифмовал-выкрикивал издевательские кричалки, – и с чего бы было ему связываться с политпигмеями, растрачивать энергию свою на такую чушь? Спятил? Чего ради вдруг покидает разум, – ради коллективной слепоты? Или и самых умных покидает разум, если они, пусть даже по собственной воле, оказываются в толпе? Толпа умников? – такого не бывает. Или – усатый поэт-прозаик лишь один заигрался? – остальные-то, те, что поглупее, но фанатичнее, – свирепо-серьёзны. Они обвала нефтяных котировок, как манны небесной, ждут. А пока: даёшь свободу, – долой, долой. Нда-а, эти, с перекошенными физиономиями, мечтают ухватиться поскорее за властные рычаги: подростковое желание порулить? Нда-а, больше ли, меньше извилин, но все революционеры ведь заведомо безвкусны, а безвкусица безответственного предреволюционного карнавала редкостно заразительна, ей вдруг хочется так отдаться.

А ты эстет, ЮМ, правда? – тебя от революционной безвкусицы воротит, но ты и вульгарность дикого капитализма стерпишь, лишь бы обретённый и устаканенный уже уклад безбашенные олухи, которые всегда чего-то большого и чистого хотят, не сломали; правда, правда, надо бы ценить то, что получили и получилось, не стоит бога гневить, – бывает хуже! Как раньше-то говорили, – захотелось большого и чистого? Вымой слона. Пока, однако, новые плазменно-пламенные революционеры, вскормленные достатком дикого капитализма, самоназванные «креативным классом» и самопричисленные ко «всем приличным людям», – если ты заведомо против любых начинаний власти, значит уже приличный? – как и вменено было от века всяким революционерам, не прочь были бы, судя по их перекошенным физиономиям и агрессивным жестам, прочие классы-прослойки, «некреативные» и «неприличные», если не уничтожить сразу, под корень, то сразу же, нажатием компьютерной клавиши, переподчинить себе по принципу: «делай правильно, как я», – хм, великая идея свободы? Да: что-то яростно-обязательное провозглашали хлипкие креативщики-революционеры, разевая рты, вздымая угрожающе бессильные кулачки; ну почему так скучно, почему – по кругу, по кругу? – вздыхал Германтов, который только что не без досады вспоминал пустопорожние разговоры-споры шестидесятых-семидесятых, – буффонада нынешнего якобы предреволюционного закулисья с экстравагантными толстосумами и поэтами-юродивыми, с обязательными людьми позы, – теми самыми извечными типажами, лишь меняющими одежды с учётом моды, нетерпеливо толкающимися, рвущимися на авансцену; и – группы поддержки с крикливыми лидерами карликовых партий, с подтягивающимися на крик-базар, с вчера ещё ленивыми интеллектуалами, с престарелыми правозащитниками и правозащитницами, которых с показной заботливостью недавние комсомольцы ведут из карет прошлого под забрезжившие своды новой свободы; и, конечно, с пылкими уличными гаврошами-переростками обоих полов, всегда готовыми швыряться кусками асфальта в омоновцев-«космонавтов», прозванных так за прозрачно-округлые защитные шлемы; нечто фарсовое сквозило в возрождении трибунной озлоблённости, выплёскиваемой из этой, строго-изысканно оформленной витрины благополучия в легкомысленно-нежелающую против чего-либо протестовать, беспечно-оживлённую солнечную многолюдность; по кругу? – кто-то даже предостерегающе написал недавно, что нынешний президент, сам по себе не такой уж страшный, как его малюют массмедиа с демократическими шашечками, обречён сыграть роль Гинденбурга, а уж затем известно кто через самовлюблённо-пустые головы нынешней тусовки выпрыгнет на сцену истории. Выпрыгнет, не выпрыгнет, а уж этих-то закомплексованных креативщиков, этих Интернет-максималистов, которым море по колено в сети, точно, если всё же удастся им погнать волну массовых недовольств, она же, волна злобы, и смоет, как поверхностный невесомый мусор.